Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Жизнь полна случайностей. Есть много случайных героев, маленьких, рядовых людей, которым посчаст­ливилось оказаться в надлежащий момент в надле­жащем месте и которых обстоятельства выдвинули на мировую арену. Но шерпа Тенцинг Норгей не относится к таким людям. Каждый, кто прочтет эту книгу, увидит, что не случайно именно он взошел на вершину Эвереста. Когда-то Уильям Блэйк писал: «Тигр! Тигр! яркий пламень…»; однако созданный воображением поэта король лесов был не ярче, чем живой, настоящий «тигр снегов» нашего времени. В душе Тенцинга горит пламя, удивительно яркое и чистое, которого не может погасить никакая буря ни в природе, ни в обществе. Мечта и влечение, воля к борьбе, гордость и скромность – вот что зажгло его душу, причем в конечном счете, когда цель была достигнута, победа завоевана, на первом месте ока­залась скромность. Когда Тенцинг ступил на верши­ну мира, его сердце заполнила благодарность Эве­ресту. Сегодня он мечтает о том, чтобы и в будущем его жизнь была достойной Эвереста. Если все ска­занное выше заставит читателя подумать, что я до некоторой степени влюблен в Тенцинга, то именно к такому впечатлению я и стремился. Конечно, го­ры, а также люди, поднимающиеся на них, вообще моя слабость, однако мне кажется, что, не будь этой слабости, не знай я ничего об Эвересте, я все равно не смог бы пройти мимо редких замечательных ка­честв этого человека.

Как он сам говорит в конце, рождение книги было сопряжено с известными трудностями. Немало за­труднений пришлось преодолеть, прежде чем мы смогли собраться вместе в его доме в Дарджилинге. Но в конце концов мы встретились. Результат перед вами. И независимо от того, как будет оценено на­ше сотрудничество, я уже полностью вознагражден, потому что еще ни одна работа не приносила мне такого удовлетворения. Я не считал часов, которые мы провели вместе, но их были сотни – сначала в Индии, потом в Швейцарских Альпах, где Тенцинг побывал летом 1954 года. В трудных случаях нам по­могал его преданный друг, ассистент и переводчик Рабиндранат Митра. Впрочем, Тенцинг сейчас и сам прекрасно объясняется по-английски, так что он смог рассказать немалую часть своей истории без пере­вода. История эта по своей природе и в полном со­ответствии с природой самого рассказчика очень проста. В ней нет, во всяком случае насколько я ви­жу, никаких фрейдовских мотивов. И читатель мо­жет не сомневаться, что Тенцинг всегда и во всем искренен, говорит ли он о людях, о горах или о боге. Горы и бог, как вы быстро обнаружите, прочно свя­заны в его понимании между собой, и внутреннее слияние Тенцинга с ними стало настолько тесным, что порой их трудно разъединить. Он поднимался на высокие горы с таким чувством, словно совершал паломничество к святым местам или возвращался в родной дом. По мере того как тело Тенцинга при­ближалось к вершине, душа его приближалась к богу.

«Что заставляет человека штурмовать верши­ны?» – гласит старый вопрос. Многие поколения бе­лых людей тщетно пытались найти ответ. Что ка­сается Тенцинга, то не надо искать никаких слов: вся жизнь его служит ответом.

На этом кончаются вводные замечания записав­шего нижеследующие строки. Пора ему удалиться в тень, пусть Тенцинг сам рассказывает историю своей жизни. Это история героя, не выдуманного, не под­дельного, не случайного – подлинного героя. Мне кажется, однако, что этим не ограничивается зна­чение книги: это история члена нашей великой чело­веческой семьи, которым мы все можем гордиться.

Джеймс Рамзай Ульман

Мне часто вспоминается то утро в лагере IX. Мы с Хиллари провели ночь в маленькой палаточке на высоте 8400 метров – наибольшей высоте, на ка­кой когда-либо спал человек. Ночь была холодная. Ботинки Хиллари задубели от мороза, да мы и сами почти окоченели. Но когда мы на рассвете выползаем из палатки наружу, ветра почти нет. Небо ясное и безоблачное. Это хорошо.

Мы смотрим вверх. Неделю за неделей, месяц за месяцем мы только и делаем, что смотрим вверх. Вот она, вершина Эвереста! Но теперь она выглядит иначе, до нее так близко, рукой подать – всего три­ста метров. Это уже не мечта, реющая высоко в об­лаках, а нечто реальное, осязаемое – камень и снег, по которым может ступать нога человека. Мы соби­раемся в путь. Мы должны взять вершину. На этот раз мы с божьей помощью достигнем цели.

Затем я смотрю вниз. Весь мир раскинулся у на­ших ног. На запад – Нуптсе, на юг – Лхотсе, на восток – Макалу, высокие горные вершины, а за ними выстроились сотни других, и все они под нами. Прямо вниз по гребню, шестьюстами метрами ниже, находится Южное седло, где ожидают наши друзья: сагибы Лоу и Грегори и молодой шерпа Анг Ньи­ма. Они помогли нам вчера добраться до лагеря IX. За седлом видна белая стена Лхотсе, а у ее под­ножья – Западный цирк, где остались в базовом ла­гере остальные участники экспедиции. От Западного цирка вниз идет ледопад, еще дальше простирается ледник Кхумбу. Я вижу, что Хиллари тоже смотрит в ту сторону, и показываю рукой. Ниже ледника, в 4800 метров под нами, еле виднеется в сумеречном свете старинный монастырь Тьянгбоче.

Для Хиллари это, вероятно, мало что значит. Для человека с Запада это всего лишь незнакомое уединенное место в далекой незнакомой стране. А для меня это родина. За Тьянгбоче раскинулись долины и деревни Соло Кхумбу; в этом краю я ро­дился и вырос. По крутым горным склонам над ни­ми я лазил мальчишкой, когда уходил пасти отцов­ских яков. Мой родной дом совсем близко отсюда. Кажется, можно протянуть руку и дотронуться до него. Но в то же время он так далек, гораздо даль­ше чем 4800 метров. Когда мы навьючиваем на себя кислородные баллоны, я вспоминаю мальчика, до ко­торого так близко и вместе с тем так далеко, кото­рый никогда и не слыхал о кислороде, но тем не ме­нее смотрел на эту гору и мечтал.

Затем мы с Хиллари поворачиваемся лицом к вершине и начинаем подъем. Много километров и много лет прошел я, чтобы очутиться здесь.

Я счастливый человек. У меня была мечта, и она осуществилась, а это не часто случается с челове­ком. Взойти на Эверест – мой народ называет его Чомолунгма – было сокровеннейшим желанием всей моей жизни. Семь раз я принимался за дело; я терпел неудачи и начинал сначала, снова и снова, не с чувством ожесточения, которое ведет солдата на врага, а с любовью, словно дитя, взбирающееся на колени своей матери.

Теперь наконец-то на мою долю выпал успех, и я выражаю свою благодарность. «Туджи чей» – так принято говорить у народа шерпа – «благода­рю». Поэтому я посвятил свое повествование Чомо­лунгме: она дала мне все. Кому же еще посвящать его?