— Станциям побережья дежурить весь день, — распорядился я радисту Евтушенко.
— Выйдут на связь в девять, передам. А если будут срочные сообщения?
— Передавайте на борт.
Никогда я не отправлялся в путь с таким волнением. Вот мы плывем высоко над пустынной землей, еще окутанной предутренним сумраком. Постепенно далекая синева бледнеет. Какая-то неопределенная, неведомая надежда живет в наступающем утре. Оно распахивается впереди широким горизонтом. Свет обнимает полнеба. Появляется солнце.
Видимость изумительная. Земля просматривается на сотни километров. Мы с Плоткиным, не отрываясь, настороженно всматриваемся в пространство. Но оно мертво, нет признаков человека.
Вот и Удская равнина. Она появляется внезапно из-за хребта, вся сразу, залитая ярким светом. Через пять минут мы над ней. Машина забирает вправо, обходит равнину большим кругом, направляется к Чагарским гольцам.
Именно тут, между Удой и Чагарскими гольцами, мы надеемся найти своих товарищей. Обозреваем эту огромную площадь мари по мелким квадратам. Летим низко. Глаза устают от напряжения. Нет, не найти!..
Наше время кончается. Пора на базу. Последний раз я смотрю на седую пустыню с блюдцами озер, простроченную узкими перелесками. Они молчат. Последний, прощальный пролет. Машина набирает высоту. Наш путь лежит на запад. Мельчают Чагарские гольцы, уже просматриваются озера на обширных марях, далеко в синеву уходит горизонт.
— Дым! — кричит Плоткин.
Я бросаюсь к нему. Жадным взглядом окидываю всхолмленную местность. Ничего не вижу.
— На дне пади! Справа от реки! — кричит он.
Теперь и я замечаю дымок. Он лежит на перелеске серым расплывчатым пятном, точно клочок тумана.
— Это не костер! Далеко от трассы! — говорю я, боясь надеяться.
Самолет разворачивается. Быстро снижается. Идем на дымок. Узнаем местность: мы над Удыгином — левобережным притоком Уды. Не могу успокоить разбушевавшееся сердце. Неужели удача?…
Плоткин радостно обнимает меня, трясет изо всех сил:
— Наши!.. Ей-богу, наши!..
— Да, они, они! Больше некому!
Еще несколько напряженных минут. Мы видим под собой небольшой участок сгоревшего леса. Упавшие деревья скрестились, словно пики в бою. Кое-где на обугленной земле еще дымятся головешки.
На втором заходе машина спустилась до предела, проносится низко над землей. И вдруг — общий возглас — все увидели в центре пожарища скелет обгоревшего У-2.
Бензин у нас на пределе. Мы не можем терять ни минуты.
— Идем на базу, — доложил командир экипажа.
Мы еще пытаемся что-нибудь разглядеть внизу, но машина быстро уносит нас на запад.
Совещаемся на борту. Приходим к единому мнению, что люди погибли в катастрофе, иначе они оставили бы о себе какой-то знак. Еще раз с большой высоты осматриваем холмистые пространства, прикрытые хвойным лесом. Ни дыма костра, ни следа человека. Все кончено. Но где-то в глубине души, вопреки доводам рассудка все-таки тлеет надежда. Она не оставляет равнодушным, не дает покоя, убеждает, что не все кончено, что есть на свете чудеса. Я поддаюсь этому состоянию. А что, если они живы, слышат гул мотора, но не могут дать о себе знать? И меня охватывает ужас от промедления.
Прошу радиста срочно связаться с АН-2. Пока он вызывает и настраивается, успеваю написать радиограмму:
«Командиру «Кедровки-2». Выше устья Удыгина обнаружили остатки сгоревшего самолета. Немедленно следуйте в этот район, установите, живы ли люди. Срочно направьте на место катастрофы нарты с опытными проводниками, аварийным грузом, радистом, запасными оленями. Дальнейшие указания получите в полете».
Когда мы были уже далеко от Удыгина, получили ответ с борта самолета АН-2.
«Идем по вашему заданию. Запас горючего для обследования на один час, затем вернемся в Удское. Переходим на связь со штабом».
Мы летим на запад. Солнце слева. За последним хребтом, оконтуренным полуденными тенями, показалась знакомая излучина Зеи. Машина разворачивается, ныряет к земле, устало бежит по грунтовой дорожке.
Хочется скорее в штаб, чтобы разобраться во всем случившемся.
На аэродроме нас ждала «Победа». Шофер встретил нас так радостно, словно мы не виделись черт знает сколько времени:
— Чего радуешься? — спросил Плоткин.
— Разве не знаете? Тиманчика нашли!
— Где?
— Не сказали. Когда выезжал, радист крикнул: передай нашим, с Антоновской сообщение — обнаружен Тиманчик.
— Живой?
— Не знаю.
— Чего же не спросил? Давай в штаб живее!
«Победа» рванулась вперед. Въезжая в поселок, шофер неожиданно сбавил ход и, повернувшись к нам, сказал:
— Должно — живой, с высоты мертвого не узнать.
— Точно. Но — скорее в штаб.
И я вдруг поверил, что Тиманчик жив, и впервые за все время поисков почувствовал облегчение.
На нашей радиостанции пискливо работал приемник. На столе лежала пачка радиограмм. Радист, не отрываясь от работы, подал мне листок:
«Километров пятнадцать не долетая до места назначения, обнаружили на Удыгине человека, подававшего руками знаки. Мы узнали в нем Тиманчика. Рядом были волокуши и в них человек без признаков жизни. Мы сбросили аварийный груз и вымпел с запиской. В ней сообщили, что при наличии погоды утром прибудем к ним».
Все это свалилось на нас как награда. Трудно было что-то решить сразу. Однако не было сомнения, что и Степан жив, мертвого Тиманчик никуда бы не потащил. Но, видимо, он в тяжелом состоянии.
— Предупредите экипаж Борзенко, пусть отдыхает. Через час летим на Удское, — сказал я Плоткину. — Проконсультируйтесь с врачами, что нужно в данной ситуации сбросить потерпевшим. Все остальное решим в Удском.
Через час мы снова в воздухе. Ложимся курсом на Удское. Теперь самолет кажется быстрокрылой птицей, стремительно летящей высоко над землей. И вот вместе с облегчением приходит неодолимая усталость. Гул моторов кажется колыбельной. Я быстро засыпаю…
В поселке Удском много народу, но немного домов, и все заселены до отказа. Геодезическая партия размещается в старой бане. Новые хозяева ее утеплили, починили пол, обклеили стены газетами и зажили на славу, смирившись с неистребимым банным духом, низким потолком, с которого непрерывно сыплется земля, напоминая о ненадежности помещения. Предбанник занимает радист со своей походной станцией, а баню — начальник партии Лемеш.
Мы не воспользовались гостеприимством хозяина, поставили палатку и чувствовали себя в ней великолепно, хотя температура воздуха была низка.
