Также в этой книге не будет народных преданий.
Во всякой долине, где имеется какая-то крыша, имеется и своя песня. Я сообщу фабулу, вы можете передать ее стихами и переложить на свою собственную музыку: жила-была девушка, появился парень, полюбил ее и уехал.
Это однообразная песня, существующая во многих языках (молодой человек, должно быть, объехал весь свет). Его хорошо помнят в сентиментальной Германии; обитатели голубых Эльзасских гор также помнят его среди своих; побывал он, если память не изменяет мне, и на берегах Аллан-Уотер. Ни дать ни взять — Вечный Жид; глупые девчонки до сих пор, так рассказывают, прислушиваются к затихающему стуку его копыт.
В наших краях, где так много развалин, бывших когда-то давно многоголосым жильем, сохранилось немало легенд. И опять же я передам вам суть, а вы готовьте блюдо себе по вкусу. Возьмите одно-два человеческих сердца (чтобы подходили друг другу), добавьте пучок человеческих страстей (их не так много, полдюжины максимум), заправьте смесью добра и зла, приправьте все это соусом смерти и подавайте когда и где пожелаете. «Келья святого», «Башня с привидениями», «Могила в темнице», «Гибель влюбленного» — называйте как вам угодно, жаркое все то же самое.
Наконец, в этой книге не будет описаний природы. С моей стороны это не лень. Это самоконтроль. Нет ничего легче, чем описывать природу. И нет ничего труднее (и бессмысленнее), чем это читать. Когда Гиббону*, описывая Геллеспонт, приходилось полагаться на выдумки путешественников, а Рейн английским студентам был знаком главным образом по «Запискам» Цезаря*, каждому бродяге надлежало, по мере своих способностей, описывать, неважно как далеко это было, все, что он увидит. Д-р Джонсон, который ничего кроме пейзажа Флит-стрит, в общем-то, и не знает, прочтет описание торфяного болота в Йоркшире с удовольствием и практической пользой. Кокни, который никогда не забирался выше Кабаньего хребта в графстве Суррей, описание Сноудона прочитает с замирающим сердцем.
Но мы — вернее, паровой двигатель и фотографический аппарат для нас — все это переменили. Человек, каждый год играющий в теннис у подножия Маттерхорна, а в бильярд — на вершине Риги, не скажет спасибо за доскональное скрупулезное описание Грампианских гор. Среднему обывателю, какой знаком с дюжиной картин маслом, сотней фотографий, тысячью журнальных иллюстраций и парой панорам Ниагарского водопада, образное описание данного объекта утомительно.
Один мой друг-американец, человек образованный, любящий поэзию просто и без затей, как-то сказал мне, что посредством фотоальбома за восемнадцать пенсов приобрел такое точное и исчерпывающее представление об Озерном крае, какое не получил из сочинений Кольриджа, Саути и Вордсворта, взятых вместе*. Также помню его замечание насчет всего предмета литературных описаний природы: за такое он будет признателен автору так же, как за многоговорящее описание блюд, только что бывших у автора на обед. Правда, это имело отношение к другому вопросу — именно к вопросу о компетенции каждого вида искусства. Точка зрения моего друга была такова: как краски и холст представляют собой средства, непригодные для написания романа, так же образное описание, даже в лучшем виде, — не более чем неуклюжая попытка передать впечатление, какое гораздо лучше получить глазами.
Что касается этого вопроса, в моей памяти отчетливо сохранился один жаркий школьный день. Был урок английской литературы. Вначале нам дали читать какое-то длинное, но в остальном терпимое стихотворение. Как звали автора, я, к своему стыду, забыл (также как забыл название стихотворения). Мы закончили чтение, захлопнули книги, и учитель, добродушный седой джентльмен, предложил своими собственными словами пересказать только что нами прочитанное.
— Расскажите мне, — предложил учитель воодушевляюще, — о чем же здесь говорится?
— Здесь, сэр, — сказал первый мальчик (набычившись и с явным конфузом, словно вопрос был такой, какого сам бы он никогда не затронул), — говорится о деве.
— Верно, — согласился учитель. — Только расскажи своими словами. «Дева» у нас, в общем-то, не говорят... Скажем «девушка». Итак, здесь говорится о девушке.
— О девушке, — повторил наш первый ученик (от нового слова смутившись только сильнее), — которая жила в лесу.
— И что это был за лес?
Мальчик исследовал свою чернильницу, затем посмотрел в потолок.
— Ну, ну, — напустился учитель, теряя терпение, — вы читали про этот лес целых десять минут. Что-то ты ведь можешь про него рассказать?
— Кривые дерева, сплетенные их ветви, — отозвался наш лучший ученик.
— Нет, нет, — перебил учитель. — Не надо мне повторять текст! Перескажи своими собственными словами, что это был за лес, где жила девушка.
Учитель в раздражении топнул, отчего первый ученик чуть не подпрыгнул:
— Лес как лес, сэр.
— Скажи ему, что был за лес, — учитель вызвал второго ученика.
Второй мальчик сказал, что это был «зеленый лес». Это привело учителя в еще большее раздражение. Он обозвал второго ученика болваном (хотя я, вообще говоря, не понимаю, за что) и обратился к третьему, который в течение последней минуты, очевидно, сидел на раскаленной сковороде, размахивая правой рукой как испорченный семафор. (Секунду спустя он бы не вытерпел, независимо от того, вызвал бы его учитель или не вызвал, — он уже покраснел от натуги, унимая свою эрудицию.)
— Лес был темный и мрачный! — воскликнул третий мальчик, испытав огромное облегчение.
— Лес был темный и мрачный, — повторил учитель с нескрываемым одобрением. — А почему он был темный и мрачный?
Третий мальчик и здесь оказался на высоте:
— Потому что туда не попадало солнце!
Учитель понял, что открыл классу поэта.
— Потому что туда не попадало солнце, или, вернее, потому что солнечные лучи не могли проникнуть туда. А почему солнечные лучи не могли проникнуть туда?
— Потому что, сэр, листва была слишком плотной!
— Превосходно! — кивнул учитель. — Девушка жила в темном и мрачном лесу, сквозь сень листвы которого солнечные лучи не могли проникнуть. Так, а что в этом лесу росло?
Он вызвал четвертого мальчика.
— Деревья, сэр.
— А еще что?
— Поганки, сэр. (После паузы.)
Насчет поганок учитель был не вполне уверен. Однако, сверившись с текстом, убедился, что мальчик был прав — поганки упоминались.
— Ну ладно, — согласился учитель, — поганки там росли. А еще что? Что бывает в лесу под деревьями?
— Земля, сэр!
