Г-н Рики принимал нас очень любезно, и я не собираюсь обвинять его в чем бы то ни было. Он просто делает то, что делают в Америке другие богатые люди. Он совершает бизнес с успехом, о чем свидетельствует всегда довольное выражение его лица, которое светится на солнце, подобно красной головке сыра.
Г-н Рики — откровенный человек. Он прямо заявил, что в искусстве ничего не смыслит, но специалисты в Париже, Риме, Вене получают комиссионные; они не пропустят ценной работы большою мастера. Так и появляются в ресторанчике «Трактир» шедевры искусства.
Но коли я познакомил читателей с г-ном Рики, мне придется представить и Большого Тома, ибо именно в мотеле г-на Рики у меня произошел с ним полный откровенности разговор.
Большой Том — лучший детектив Калифорнии. Он был приставлен к нам для охраны и довольно добродушно выполнял свои служебные обязанности. Куда бы ни шла делегация, Большой Том отставал на полшага и, указывая пальцем, пересчитывал нас всех, как будто под действием калифорнийской жары кто-нибудь из делегатов мог испариться. В тот день, когда мы были в мотеле г-на Рики, солнце пекло, как в наижарчайшие дни нашего русского лета. Валентин Бережков и я решили искупаться. Большой Том присел у края бассейна и с явной завистью поглядывал на воду. Мы немедленно предложили ему искупаться. Но Том расстегнул пиджак и выразительно показал на два длинноствольных пистолета, которые висели у него по бокам.
— Кроме того, я забыл купальные трусы. — И Том показал в сторону девиц, подчеркивая тем самым, что его неспортивный наряд может удивить их.
Г-н Рики немедленно раздобыл Тому трусы. Том взял трусы в руки и неожиданно попросил нас выйти из воды. Он помялся немного и проговорил:
— Знаете, ребята, искупаться очень охота, но вот опасная вещь, — Том снова показал на пистолеты, — могут украсть.
Я согласился охранять вооружение Тома, и он с радостью полез в зеленоватую теплую воду. Минут через пять Том вылез и навесил свои пистолеты. Когда мы выходили из мотеля, он снова пересчитал нас пальцем, произнося при этом шопотом: «Уан, ту…» — и так далее, что означало в переводе «один, два…». Большой Том приступил к службе.
Я пишу об этом сейчас, и мне одновременно смешно и грустно. И Том и другие в полной форме и переодетые полицейские вились вокруг делегации надоедливым роем. Когда уже перед отъездом на Родину мы прилетели в Нью-Йорк, нас встретили в аэропорте штук пятьдесят полицейских.
— О нет, господа, — заявил все тот же мистер Глен из государственного департамента, — на этот раз вы ошиблись: их только тридцать девять.
А мы подумали: «Не слишком ли «пышный эскорт» для семи советских журналистов?» Ведь все те, кто «организовывал» полицейские мероприятия, прекрасно знали, зачем и кому нужна «игра с охраной». Никто не собирался обижать нас в Америке, ни один настоящий американец не проявил по отношению к нам грубости даже в словах. И мы запомнили именно таких американцев — гостеприимных, веселых, энергичных. Что касается полицейских эскортов, то, как говорится, «напрасно кума потратила деньги». Но это уже хозяйское дело.
Когда мы посетили мэра Сан-Франциско мистера Эльмера Робинсона, он сказал мне:
— В наши дни мир так уменьшился в своих размерах из-за успехов в технике, что все мы теперь близкие соседи и должны научиться жить в мире и дружбе.
Справедливые слова. Но научиться жить в мире и дружбе можно только в том случае, если этого хотят все соседи.
Наша беседа с господином мэром подходила к концу: мэр спешил обедать.
— Жена всегда пилит меня, когда я опаздываю. Она считает, что я издаю законы, но они менее важны, чем ее поправки к ним. Сегодня у меня единственное оправдание — ваш визит. Он так заинтересует жену, что, к моему счастью, она забудет взглянуть на часы.
Мэр пожелал делегации интересных встреч в городе, предложил осмотреть достопримечательности Сан-Франциско. Он искренне удивился, что нам не могут показать мосты города, — мост «Золотых ворот» длиною около трех километров, висящий над заливом на высоте более ста двадцати метров, Оклендский мост, общая длина которого превышает двенадцать километров. По поводу того, что советским людям запрещено осматривать эти достопримечательности, мэр выразился очень определенно. Но, вспоминая сейчас о том, что Сан-Франциско — родина «серебряной и черной кошек», я ставлю на стол «черную кошку» и не повторяю фразу господина мэра. О новых встречах в Сан-Франциско я расскажу в присутствии «кошки серебряной», при которой можно говорить обо всем.
Сознаюсь, всем нам очень хотелось повидать в Америке настоящих ковбоев: вольных сынов душистых прерий, укротителей диких лошадей — словом, дальних родственников героев Фенимора Купера. Но первый ковбой, которого мы встретили на ферме г-на Итона, при всем том, что внешне он оправдывал наше представление о ковбоях, оказался скотником. Как признался этот паренек, он ни разу не ездил верхом на лошади.
— На лошадях ездят там, — и паренек махнул рукой куда-то вдаль, подчеркивая выражением лица и жестом невозможность истинно ковбойской жизни в районе промышленного Кливленда.
За завтраком у г-на Итона мы, конечно, в шутливом тоне рассказали об этой короткой беседе. Американская журналистка, сидевшая за столом, совершенно серьезно спросила нас: «А правда ли, что русские казаки до сих пор ездят даже по Москве верхом?» Так как Анатолий Софронов родом с Дона, мы попросили ответить его. Он подумал немного и заявил:
— Пожалуй, это так. Вот я, например, каждое утро отправляюсь на работу в «Огонек» на скакуне.
Журналистка принялась записывать его слова в блокнот. Но присутствовавшие засмеялись так весело и громко, что она поняла нелепость своего вопроса.
«Наконец-то!» — сказали мы себе, когда в программе поездки появилась строчка: «Посещение «Коровьего дворца» и ковбойские состязания».
«Коровий дворец» Сан-Франциско — огромное ангарного типа сооружение. Не знаю, кому пришло в голову назвать его дворцом: видимо, сказалась привычка к пышности и преувеличениям. В центральной части здания находится большой манеж с местами для двенадцати тысяч зрителей, где происходят спортивные, вернее цирковые, представления. На одно из таких представлений мы и попали.
Вспыхнули прожекторы. Трибуны погрузились в полумрак. Зато еще более резко выделялась арена, посыпанная золотистыми опилками. Справа от нас за невысокой загородкой ревут возбужденные быки, тревожно ржут кони. Щелчок бича — бык мгновенно вылетает на арену. Но тут же, ослепленный прожекторами, на какую-то долю секунды он останавливается, упирается передними ногами в землю, клонит голову, будто хочет пропороть своими острыми рогами световую завесу. Освоившись, бык снова мчится по арене. Но уже вылетел всадник. Он пришпоривает низенькую быструю лошадь — лассо свистит в воздухе. Бык, схваченный у шеи веревкой, грохается оземь. Лошадь продолжает натягивать лассо, а ковбой подбегает к быку и треножит его.
