― Всем пассажирам пройти в таможню; ничего не оставлять в вагоне; как вам известно, все подлежит досмотру.
Это предложение подтвердил мне текст большого плаката в самом здании: «Здесь подвергаются досмотру все вещи без исключения, кроме одежды на пассажирах».
Мое имя, оттиснутое на дорожном сундуке и саке с постелью, произвело свое обычное впечатление: удовольствовались только спросить, не имею ли чего заявить, и, после моего отрицательного ответа, таможенник шлепнул печать на мой багаж, не менее таинственную, чем иероглифы, разгаданные Шамполионом, изволив сказать:
― Пропустите к выходу месье не только с вещами, которые он носит, но также с вещами, которые он несет.
Для этого достаточно просто печати, и я вынужден предположить, что язык таможни так же прекрасен и емок, как турецкий Мольера, позволяющий при малом количестве слов в нем говорить о многом.
Часом позже мы снова были в вагоне и покатили к станции Экс-ла-Шапелль. Все шло хорошо до станции Вервье, то есть до прусской границы.
Там начались наши мытарства или, скорее, мытарства Дандре. Там в дверях возникло явление, чтобы спросить наши билеты. Дандре предъявил четыре наших билета.
― С вами собаки? ― спросил прусский служащий.
― Вот билеты на них, ― сказал Дандре.
Служащий окинул взглядом вагон: обе собачки ничем не выдавали себя. Он посчитал, что они в боксе, и удалился.
Раздался гудок. Поехали. На станции Экс-ла-Шапелль появился другой служащий.
― Ваши билеты, ― попросил он.
Билеты были предъявлены.
― Очень хорошо; с вами собаки?
― Вот билеты на них, ― сказал Дандре.
Ознакомившись с ними, служащий, вне сомнений, хотел уже уйти, как его предыдущий коллега, когда Душка, понимающая, конечно, что вопрос касался ее, высунулась из шалей и кружев, где она была погребена, и зевнула перед пруссаком нос к носу.
― С вами собаки! ― повторил он почти в угрожающем тоне.
― Вы это прекрасно знаете, поскольку вот они, билеты на них.
― Да, но собаки не могут находиться в вагонах вместе с пассажирами.
― Почему?
Несомненно, что мы тотчас услыхали бы объяснение слов достойного служащего, но раздался гудок, и поезд тронулся. Еще немного пруссак оставался висеть на подножке, остервенело повторяя предписание: «Собаки не могут ехать в тех же вагонах, что и пассажиры».
Но, наконец, наступил момент, когда, рискуя прибыть в Кельн, как ты ― в Понтуаз, он вынужден был спрыгнуть.
На протяжении всего перегона наш разговор вращался вокруг одного и того же: «Почему в Пруссии собаки не могут ехать в тех же вагонах, что и пассажиры, а во Франции могут?» Никто из нас не был достаточно силен, чтобы решить этот вопрос. На первой же станции, едва мы остановились, на подножку вскочил железнодорожный служащий. У него был вид бешеного.
― Собаки! ― заорал он.
Тратить время на наши персоны перестали совершенно.
― В каком смысле, собаки?
― Да, с вами собаки.
― Вот билеты на них.
― Собаки не могут ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.
Сейчас мы все же услышим разгадку.
― А почему? ― спросил Дандре.
― Потому что они могут стеснить пассажиров.
― Это не тот случай, ― на великолепном немецком сказал граф, который впервые взял слово, ― потому что собаки наши.
― Это ничего не значит, они могут мешать пассажирам.
― Но, ― настаивал граф, ― если нет других пассажиров, кроме нас?
― Они могут стеснять вас.
― Они нам не мешают.
― Такова инструкция.
― Пусть так, если есть другие пассажиры; но она ни при чем, когда вагон целиком оплачен собственниками собак.
― Такова инструкция.
― Это невозможно, чтобы инструкцию доводили до такого абсурда. Идите за начальником вокзала.
Служащий побежал за начальником вокзала. Тот появился. Усатый, с крестом и тремя медалями.
― С вами две собаки? ― спросил он.
― Да.
― Нужно отдать собак, их поместят в специальный бокс.
― Но мы вас пригласили как раз потому, что хотим оставить собак при себе.
― Невозможно.
― Почему?
― Потому что собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.
― Поясните.
― Они могут стеснить пассажиров.
― Но если пассажиры ― мы, если собаки ― наши, если вагоны нами оплачены?
― Такова инструкция. Давайте сюда собак.
Собрались уже отдать собак, как раздался гудок.
― Ладно, ладно, ― раздраженно произнес начальник вокзала. ― На следующей станции!
Мы уже порядочно отъехали, а все слышали его грозный крик: «На следующей станции!» В тревоге ожидали мы следующую станцию.
Едва поезд остановился, к нашему купе устремились двое служащих с криком:
― Собаки!
Очевидно, им отрекомендовала нас предыдущая станция. На этот раз не было возможности защищаться: один из пруссаков схватил Душку. Только Мышка исчезла, как сквозь люк провалилась.
― Вторая собака, ― кричал второй пруссак, ― вторая собака! Где вторая собака?
Раб инструкции, служащий грозился найти Мышку даже там, где прятаться ей и не снилось, когда Дандре внезапно озарило.
― Вторая собака? ― повторил он. ― Она в следующем вагоне, идите туда.
Он и, правда, бросился к соседнему вагону, несмотря на крики Луиз, схватил, где нашел Шарика, с крайней нежностью опекаемого его покровительницей, и пошел присоединить его к Душке. Пруссак выглядел радостным; он сунул Шарика и Душку в специальный бокс и вернулся закрыть дверь за Дандре, желая нам счастливого пути. На лице бравого малого было разлито блаженное удовлетворение, вызванное успокоенной совестью и довольством самим собой. Он выполнил инструкцию.
Это событие сулило нам в дальнейшем относительный покой; мы погрызли фруктов, приняли по стакану вина со льдом и уснули. На следующей станции нас разбудил резкий возглас:
― С вами три собаки?
― Две, ― ответил Дандре в полусне; вот билеты на них.
― Три, ― сказал служащий.
И он показал пальцем на Мышку, которая вылезла из своего убежища и, не соображая, что весь вопрос в ней, имела неосторожность усесться на несессер графини. Пришлось признаться в контрабанде; мы смирились; служащий сделал внушение, которое мы покорно приняли; оплатили третье место для Мышки, отправленной в компанию Душки и Шарика, и поехали дальше.
Между 11 часами и полуднем прибыли в город трех королей, куда почти 14 лет назад вместе с тобой мы приезжали этой же дорогой. Поэтому пропусти то, что я буду рассказывать тебе о Кельне».
