Эта предварительная работа была нелегка; однако нам удалось расчистить в частых ветвях смоковницы довольно большое пустое пространство.
Бревна и доски, привезенные с прибрежья в большом количестве, мы поднимали при помощи блока, увеличивавшего нашу силу. Был настлан пол, и вокруг него были поставлены перила.
Мы работали до того ревностно, что до полдня не подумали об обеде. На этот раз мы удовольствовались завтраком. После еды мы снова принялись за работу. Нужно было натянуть парусину, что требовало большой ловкости и значительных усилий. Так как парусина спадала с боков, то мы прикрепили ее к перилам. Вследствие этого наше жилище, которого одну стену составлял ствол дерева, было закрыто с трех сторон. Четвертая сторона, обращенная к морю, оставалась пока открытой, но я предполагал со временем закрыть и ее парусом, который спускался и подымался бы по желанию, подобно занавесу.
Когда мы привесили койки к сбереженным нами ветвям, жилище наше было на столько готово, что мы могли провести в нем ночь.
Солнце уже садилось. Фриц и я спустились с дерева, и хотя я был сильно утомлен, но принялся устраивать из досок стол и скамьи, которые поставил под деревом, на том месте, где мы провели предшествовавшую ночь, потому что место это казалось мне очень удобным, чтобы стать нашей столовой.
Окончив этот последний труд, к великому удовольствию нашей хозяйки, я, до крайности усталый, лег на одну из устроенных мной скамеек и, отирая пот со лба, сказал жене:
— Сегодня я работал как негр, а завтра намерен отдыхать целый день.
— Ты не только можешь это сделать, — ответила она, — но и должен, потому что, если я не ошибаюсь в счете дней, завтра воскресенье. Это второе воскресенье, что мы на острове, а первого мы и не думали праздновать.
— Я, подобно тебе, заметил это, но думал, что мы обязаны позаботиться о своей безопасности. Теперь же, когда мы удобно устроились, ничто не мешает нам посвятить этот день Богу. Итак, дело это решено. Но дети не слышали нашего разговора, и потому объявим им наше решение завтра. Оно приятно изумит их.
Жена позвала детей, которые разбрелись окрест, но не замедлили прийти и разместились вокруг стола, уже уставленного приборами.
Мать сняла с огня глиняный горшок, поставила его на стол и открыла, чтобы большой вилкой вынуть из него убитого накануне краснокрыла.
— Я хотела было зажарить его на вертеле, — сказала она, — но Эрнест отклонил меня от этого намерения, говоря, что это старое животное, мясо которого непременно будет жестко. Тогда я, по Эрнестову же совету, зажарила нашу дичь в кастрюле. Судите, хорошо ли я сделала.
Мы немного посмеялись над нашим ученым и над его предусмотрительностью по кухонной части, но тем не менее должны были сознаться, что он был прав: приготовленный по его совету краснокрыл оказался чрезвычайно вкусным и был съеден до костей.
Во время обеда мы с удовольствием увидели, что наш живой краснокрыл доверчиво присоединился к нашим курам, которые похаживали и поклевывали вокруг нас. За несколько часов до этого времени мы отвязали его и предоставили ему свободу. Все время после полудня он прогуливался мерно, гордо, на своих длинных красных ногах, подобно человеку, погруженному в глубокую думу. Видя его теперь занятым менее важными мыслями, мы стали бросать ему куски сухарей, которые он ловил чрезвычайно ловко, к великому огорчению кур, перед которыми он был в большой выгоде по причине своего длинного клюва и длинных ног.
И обезьянка больше и больше приручалась, становясь иногда даже наглой. Она перепрыгивала с плеча на плечо, перебегала через стол и уморительно кривлялась. Всякий старался доставить ей побольше лакомств.
Наконец, за десертом явилась свинья, которую мы не видели со вчерашнего дня. Каким-то особенным хрюканьем она, по-видимому, выражала удовольствие, что нашла нас.
Жена поставила ей тыквенную чашку молока, свинья выпила его с жадностью.
Женина щедрость показалась мне несовместимы с правилами бережливости, которые мы должны были соблюдать, и я высказал свое мнение хозяйке, которая, однако, не затруднилась опровержением.
— Пока мы не устроимся окончательно и не обзаведемся всей нужной посудой, нам трудно будет обращать в масло и сыр остающееся ежедневно молоко. И потому, мне кажется, лучше давать его нашим животным, во-первых, чтобы привязать их к нам и, во-вторых, чтобы сберечь наше зерно, которое для нас драгоценно, и соль, которая на исходе.
— Твоя правда, как и всегда, дорогая моя, и потому мы скоро посетим скалы, чтобы набрать соли, и в ближайшую поездку на корабль не забудем запастись зерном.
— Опять на корабль! — воскликнула жена. — Когда же кончатся эти опасные плавания? Я буду спокойна лишь тогда, когда вы откажитесь от них.
— Я понимаю твою тревогу; но ты знаешь, что мы пускаемся в море лишь в самую тихую погоду. И ты сама согласишься, что с нашей стороны было бы непростительной трусостью, если бы мы отказались от всех запасов, которые еще находятся на корабле.
Пока мы разговаривали, дети зажгли, на некотором расстоянии от деревьев, костер, в который кидали самые большие сухие ветви, какие только могли найти, чтобы огонь горел как можно дольше и охранял наш скот от хищных животных. Потом мы стали взбираться на наше дерево. Сначала влезли Фриц, Жак и Эрнест, карабкаясь с ловкостью кошки. За ними медленно и осмотрительно поднялась мать. Мне было труднее влезать во-первых потому, что, желая поднять лестницу за собой, я отцепил ее от колышков, которыми она была прикреплена с нижнего конца, и во-вторых потому, что я нес на себе маленького Франсуа, которого не решился пустить одного.
Однако я благополучно добрался до верху, и когда я втащил лестницу на пол беседки, детям казалось, что они находятся в одном из замков древних рыцарей, огражденные от всяких врагов.
Тем не менее я счел нужным зарядить наши ружья, чтобы быть наготове стрелять по непрошенным гостям, которые вздумали бы посетить нас с дурными намерениями и о приближении которых могли известить нас собаки, оставленные на стороже под деревом.
Приняв эти предосторожности, мы улеглись на койки и скоро уснули. Ночь прошла совершенно спокойно.
— Что мы будем делать сегодня? — спросили дети проснувшись.
— Ничего, — ответил я.
— Ты шутишь, папа! — заметил Фриц.
— Нет, не шучу. Сегодня воскресенье, и мы должны святить день Господа.
— Воскресенье, воскресенье! — воскликнул Жак. — Я пойду гулять, охотиться, ловить рыбу, делать все, что мне захочется.
— Ошибаешься, друг мой, — сказал я маленькому ветренику. — Я понимаю празднование воскресенья иначе: это день не лени и удовольствий, а день молитвы.
