Я пытался уточнить адрес у охранника, тщательно выговаривая название улицы, но он не понял. Тогда я показал ему бумажку. Несмотря на размашисто-красивый почерк итальянца, охранник прочел название моментально и произнес его с другим ударением, при этом как бы давая понять, что это была вовсе не его вина, что он меня не понял, а моя, потому что я неверно произношу, не туда ставлю ударение. Я представил себе московского охранника, у которого иностранец, вместо того чтобы спросить, где метро Кропоткинская, спросит, где метро Кропоткинская. Неужели же наш не поймет? Ни за что не поверю. Из чего делаю вывод о тупости китийской охраны. Хотя, конечно, обобщать нехорошо, но все же.
Однако, куда ни ставь ударение, это дела не меняет. Мы приехали не в ту степь. Названная улица была, в общем-то, совсем не далеко, всего лишь с другой стороны взлетной полосы. А мы как раз где-то посредине этой полосы — две мили туда, три мили сюда. И между прочим, остается всего полчаса до назначенного времени. Разумеется, я во всем виноват (это сугубо личное мнение Валентины), и приходится хватать такси, которые норовят взять какой-то особый тариф, как бы за дополнительное обслуживание иностранцев. Ну, этот фокус я понял с пол-оборота. Мы просто перешли улицу и остановили обыкновенного таксиста, проезжавшего мимо. И никаких спецтарифов.
К счастью, так трудно разыскиваемая улица оказалась не так уж и близко от аэропортовского забора, метрах в пятистах, причем все эти метры плотно застроены высокими, двух- и трехэтажными, домами, так что шум от самолетов хотя и проникал сквозь них, но был уже на уровне скорее приятном, чем раздражающем, как шум стихающего ливня или вечерний морской прибой.
Мы остановились перед большим розовым домом в три этажа, с плоской крышей, на которой был выстроен как бы еще один Домик. Позвонили. Нам открыл маленький толстенький человечек, метис, но по виду более испанец, чем индеец. Увидев нас, человечек мгновенно стал счастливым. Неподдельное бурлящее счастье просто выплескивалось из него.
— Комо эста! Комо ле ба! Комо эста! Комо ле ба!
Он повторил эти приветствия пять или шесть раз со все более восторженной интонацией. А когда я произнес «грасияс», он прямо подпрыгнул от полноты чувств.
Мы прошли в дом. Там нас ожидали две женщины, обе неопределенного возраста, лет пятидесяти пяти. Одна из них — маленькая, серенькая, молчаливая — оказалась женой счастливого человечка. Другая — шумная, дерганая, непоседливая — двоюродной сестрой. Она тотчас же вскочила с диванчика, подкатилась к нам и, размахивая руками, закричала на катастрофически изломанном английском, что ее зовут Дора и что она живет в Америке, во Флориде, а теперь приехала в отпуск на восемь дней — всего на! восемь дней! — а билет туда и обратно стоит почти пятьсот (!) долларов (!), и получается, что каждый ее день в Кито обходится ей в сто (!) долларов (!) плюс прочие расходы! Рассказывая нам это, Дора кричит, непрерывно вертится и странно приседает, будто готовится к прыжку в длину, затем заливается долгим деланным смехом, приглашая и нас посмеяться над ее затратами.
Дора — единственная представительница рода Цебальесов (это фамилия хозяев дома, ударение на «а»), более-менее сносно говорящая по-английски. Она с удовольствием прибежала к двоюродному брату, чтобы поболтать с иностранцами и рассказать им свою удивительную историю о том, как она отправилась по найму во Флориду и вышла замуж не за гражданина, но за человека с грин-картой, и теперь они оба работают в каком-то огромном саду, и у них даже есть балкончик, с которого видно мачты судов. Моря не видно, но разве мачты — это мало? Дора счастлива. Она рассказывает, какой плохой воздух в Майами, как много машин, как много проституток, как много кокаина.
— Страшно! Ночью! Все! Страшно! — Она пришлепывает себя ладонями по лицу. — Ограбят! Быстро! Мы запираем лестницу! И двери! А у соседей две клетки! Одна вправо! Другая влево! Живут в клетке!
Я не совсем понимаю, о каких клетках речь, но Дора уже забыла о них. Теперь она спешит поделиться с нами огромной радостью: у них уже в третий раз угнали машину! Дора уверена, что машину все равно найдут, возможно, уже нашли, пока она здесь, но обязательно порежут заднее сиденье. Находили всякий раз, но с порезанными сиденьями, и в этот раз не миновать мастерскую обивщика.
Наконец маленький счастливый человечек, который не понял ни единого слова из всей Дориной болтовни, начал терять терпение и всяческими вежливыми способами попробовал изменить течение разговора и направить его в русло квартирно-арендных дел. Я тоже не желал терять целый вечер и сам заговорил с Дорой о цели нашего визита. Я сказал, что хочу осмотреть квартиру и обсудить цену и другие условия. Дора немного обиделась и сказала, что, конечно, немцы — деловые люди, всегда спешат, но что в Эквадоре все не так, как в Германии, и прежде чем говорить о деле, нужно побеседовать с человеком, чтобы узнать его поближе. Я сказал, что не совсем уверен, как подобные вещи делаются в Германии, но у нас в России тоже любят поговорить. Я ожидал хотя бы маленького удивления. Но Доре было совершенно все равно, из России мы или из Германии. Как и хозяевам дома. Как и подавляющему большинству эквадорцев.
Вообще, эквадорцы традиционно делят весь мир на три части: Эквадор как главнейшая и уникальная часть Вселенной (в одном книжном магазине я едва удержался на ногах, увидев роскошный географический атлас местного издательства, — атлас назывался «Эквадор и остальная Вселенная»), вторая часть мира — это Южная Америка (исключая, пожалуй, Бразилию — чужая культура, чужой язык, непонятные люди) и третья часть — весь оставшийся мир. «Эстранхэро» означает «иностранец», но для эквадорца это почти равносильно понятию «пришелец».
Представьте: вам повстречался пришелец, причем вы уверены, что прилетел он с альфа Кассиопеи. Но вскоре выясняется, что он вовсе не с альфа, а с бета Кассиопеи. «Какая разница, все равно!» — восклицаете вы. Действительно, какая разница, пришелец — он и есть пришелец. И вам нет дела, что на альфе вечная война и перевороты, а на бете — тишь и райская благодать. Вам все едино. То же самое и здесь — Германия и Россия, обе где-то фантастически далеко, в сознании эквадорца они сливаются в одно туманное пятно без деталей и подробностей. Но может быть, это и хорошо, может быть, так и надо воспринимать другие нации и чужие страны?
Чтобы попасть в «нашу» квартиру, всем потребовалось снова выйти на улицу и уже там войти в другую калитку. За калиткой открылся длинный крытый ход на лестницу — квартира была на третьем этаже.
