Может быть... Но для того чтобы убедиться, нужно было пойти посмотреть в чем дело.
В две минуты одевшись, схватив на лету сумку и фотоаппарат, я пустился по тропинке; за мной Пайя нес кинокамеру и приборы. Высокие травы, отягченные росой, низко склонялись над узкой тропой. Упругие липкие нити паутины приставали к голым ногам, и стоило только отстранить защищавшую лицо руку, как все лицо оказывалось облепленным паутиной.
По мере того как мы приближались, шум усиливался. Теперь его можно было принять за шипение пара, выпускаемого под давлением гигантским паровозом. Тропинка вывела нас из леса к краю лавовых потоков. Мы прошли около 100 метров, шум стал оглушительным. Скоро мы обнаружили его источник: между подножием Китуро и двумя высокими стенами скоплений лавового материала на север протягивался ряд маленьких конусов высотой от 5 до 10 футов, на языке вулканологов называемых паразитными конусами разбрызгивания. Газы, вырывавшиеся со свистом из их раскаленных отверстий, с силой выталкивали комки вязкой лавы, взлетавшие над каждым конусом на несколько метров.
Погрузившись в лабиринт затвердевших лав, мы осторожно стали приближаться к этим новым маленьким вулканическим аппаратам. Не было ли их появление предвестником усиления деятельности?
Восемь маленьких конусов стояли на открытой трещине шириной не меньше шага, прорезавшей гладкий покров лавового потока, расстилавшегося к северу от подножия Китуро. Два из них казались уже погасшими, остальные яростно пыхтели. Тем не менее подойти к ним было нетрудно и неопасно, потому что выбрасываемые комки лавы вылетали не так часто и при некоторой осмотрительности их попадания можно было избежать. Самый активный конус имел высоту 2,5 метра. Из его вершины вырывались горящие газы с температурой пламени около 960°. Маленький карманный спектроскоп открыл присутствие в нем натрия, может быть, и азота. Новая трещина пропускала газы только в нескольких строго ограниченных местах, а в промежутке между ними можно было, наклонившись, заглянуть в черную щель, но попытка разглядеть что-нибудь оказалась тщетной.
Когда я обошел ближайший к Китуро конус, то внезапно обнаружил довольно странное явление – нечто вроде огромной кастрюли, в которой клокотала жидкая лава. Она уже начинала покрываться серой эластичной «кожей», напоминавшей слоновую. Под напором пузырьков газа, выделявшихся из магмы, поверхность лавы вздувалась, становилась волнистой, поднималась кверху и, отвечая движению находившейся внизу лавы, вновь опадала с характерным хлюпающим звуком. Каждую минуту, уступая напору газа, «кожа» в нескольких местах трескалась, и из трещинок вырывались и рассыпались гроздьями мелкие жидкие «угольки».
Чтобы лучше рассмотреть лавовое озеро, я стал искать более высокое место. Обойдя озеро с запада, я взобрался на большую груду камней, окруженную облаком сернистого дыма, которое пассатный ветер гнал в мою сторону. Опять я попал в конфликт между чувством упоения и необходимостью действовать.
Я боялся что-нибудь упустить, боялся, что у меня не хватит времени насладиться сполна этим удивительным зрелищем; мне также нетерпелось приступить к измерениям и наблюдениям, запечатлеть виденное на фото и на рисунке.
Боже, как это было похоже на горнило гигантской доменной печи! Только здесь мы были не на заводе, а проникли в тайну планеты. То, что там кипело, было гораздо значительней, чем металл, расплавленный по воле человека в искусственном котле. Это было вещество самой Земли, грозно плескавшееся на поверхности колодца, глубина которого (я это всем своим существом чувствовал) превосходила все человеческие масштабы – была бездонной.
В уме легко представляешь себе глубины в 10—100 и даже 1000 километров. Мы, не смущаясь, трактуем о том, что происходит на глубине 2900 километров. Но когда вдруг оказываешься в непосредственной физической близости к подобного рода бездне, то умозрительная самоуверенность разлетается в прах. Здесь мы в руках природы во всем ее могуществе и во всей ее слепоте. Меня начал охватывать пронизывающий, как будто проникающий под кожу необоримый страх: не страх солдата, уткнувшегося носом в окоп, когда вокруг дождем падают снаряды; не страх человека, притаившегося за стеной в томительном ожидании, когда прекратится падение бомб и рокот бесконечных воздушных эскадр, и не трепет альпиниста, попавшего на готовый обвалиться склон и на каждом шагу, затаив дыхание, бросающего наверх полный страха взгляд; нет, гораздо менее осознанным был охвативший меня ужас у края маленького лавового озера, менее осознанным, но, может быть, гораздо более сильным.
Стоя на краю огромного кратера в разгар извержения, я не имел времени для подобных размышлений, так как надо было быть очень внимательным, а сила явления заставляла действовать, не теряя времени. Между тем спокойный облик этого слегка волновавшегося огненного озера хотя и говорил о колоссальной мощи, но говорил как-то неясно, обиняком...
Я был совершенно околдован и с трудом оторвался от охватившего меня экстаза, чтобы заснять озеро. Стоявший рядом Пайя, видимо, тоже был пленен этим зрелищем. Тот, кто знает способность африканцев ничему не удивляться, поймет, что для такого впечатления нужно было почти чудо!
Мой симпатичный, верный Пайя, до знакомства со мной не знавший ничего, кроме своего края на берегах Луалабы, в течение одного года познакомился с огнем земных недр и снегами горных вершин. Для понятия снега на его языке не существует даже слова, и он называл снег то солью, то мукой. Он нам помог сложить снежную избушку на высоте 500 метров под экватором. Он жег себе подошвы вблизи вулканических кратеров; он посетил озера, покрытые сотнями тысяч розовых фламинго, и доисторические стоянки, где человек с начала плейстоцена высекал орудия труда и оружие из черных обсидиановых лав. Он видел поднимавшиеся в воздух и приземлявшиеся самолеты и не слишком удивлялся, он даже мне сказал: «Белые для того их и сделали».
В течение трех лет совместной жизни я только один раз видел его ошеломленным, когда мы с ним впервые попали в Найроби – прелестную столицу Кении. Это было в час возобновления деловой жизни города после завтрака; улицы были переполнены машинами, чего вы никогда не увидите в более мелких провинциальных городах Кении. Вот эти-то нескончаемые вереницы автомобилей и поразили Пайю! Он подпрыгивал на месте, вертелся во все стороны и, не переставая, повторял: «О, бвана! Мусулула йя мотокара, мусулула йя мотокара!» (вереница автомобилей...).
Явно менее пораженный видом маленького лавового озера, чем непрерывными рядами автомобилей в Найроби, он все же с интересом и, мне кажется, с ужасом смотрел на него.
