Тем летом я мог простаивать на берегу лесного озера Оловенец или «просиживать» в утлом челне от зари до зари. Босой, иногда продрогший, голодный, я не мог оторваться от озера, как если бы был прикован к его берегу цепью. Я стремился к воде, как иголка к магниту. Утренняя и вечерняя ловля сливались в единый, незаметно мелькающий день. Ловить я только учился; удилища у меня были самодельные, тяжелые, лесы грубые, крючки неподходящие.
Опытных рыболовов по соседству не было. Лишь книжки немного помогали.
И все же это было настоящим посвящением, одиноким вступлением в касту «одержимых». Неискушенному профану ужение даже мельчайшей плотвы, от которой опытный рыболов, отплевываясь, бежит, доставляло неведомое дотоле наслаждение. Однако именно мелкая плотва научила меня терпению и точности в подсечках. Хорошая школа! Но я так «настоялся» при этом в береговых мочажинах, что две недели пролежал в постели с воспалением ноги в подъеме.
Однако и этот печальный опыт не мог меня образумить, и впоследствии неоднократно, иногда в глухую осеннюю пору, я часами просиживал на берегах торфяных озер, с ногами в воде, постепенно синея от холода. Такова страсть.
Лодок не было. Лишь на немногих озерах плавали полусгнившие «кутьки»-долбленые челны. В то лето я проводил дома вряд ли более шести часов в сутки, и зеленый мир беспрепятственно вторгался в меня шумом листвы, поклонами тростника, рыбьими всплесками, запахами воды и леса.
В памяти каждого рыболова и охотника первые порывы новой страсти живут прочно.
Человеку трудно оценить значительность впечатления, пока оно не отстоится.
Бывает так, что какое-нибудь событие едва заденет внимание, а потом начинаешь думать о нем все больше, и оно как бы наливается жизнью. А то, что некогда представлялось важным, существенным,- высыхает, превращается в пыль.
Так и в малой области охотничьих воспоминаний. Какую-нибудь подробность запомнишь на всю жизнь, то и дело мысленно возвращаешься к ней, а целые недели, проведенные на воде, выпадают из памяти, оставив следы лишь на страницах дневника.
Должно пройти немало времени, пока в длинном ряду воспоминаний каждое займет подобающее место не по хронологическому признаку, но по своей яркости, силе и значению.
Окидывая теперь мысленным взглядом все моря, озера и реки, в которые мне доводилось забрасывать удочку,- от Невы до Татарского пролива, от Ветлуги до Амура, от Имандры до Черного моря, я вижу прежде всего ландшафт, природу, отступающую на задний план во время самого ужения и занимающую главное место в воспоминаниях.
Без особого удовольствия я перебираю в памяти подмосковные экскурсии. Вероятно, шум и многолюдство при выезде и возвращении засоряли впечатление от природы, мешали ему отстояться.
Приятно вспоминать об окрестностях Валдая, «левитановском» озере близ Удомли, берегах Амура, уральских озерах.
Но самые глубокие впечатления сохранились у меня от двух поездок в Лапландский заповедник (в бассейн озера Имандры) и от одного лета на Карельском перешейке.
В Лапландии Чуна-озеро и втекающие в него реки и ручьи оказались неведомой страной для рыболова-удильщика. Никто не мог сказать мне, будет ли там рыба идти на поплавочную удочку и какая именно.
В Лапландском заповеднике земляные черви не водятся, поэтому пришлось привезти их в количестве нескольких тысяч из Ленинграда и хранить на месте в ящиках с торфом.
Но соблазнится ли рыба незнакомой насадкой? Наперекор сомнениям, соблазнилась! Особенно жадно клевала на червя форель.
Стремительность и сила форели и кумжи давно известны. Вываживание на тонкой снасти даже фунтовых экземпляров этих рыб доставляет рыболову неизъяснимое удовольствие.
Окружающий ландшафт может покорить самого требовательного взыскателя природы.
Скалы, вода, яркий осенний покров горной тундры, нежнейшие облака на акварельном небе, глухие леса в глубоких долинах, полное безлюдье.
Совершенную гармонию этих мест портит лишь обилие комаров и москитов, от которых не спасают и накомарники. Только в узком ущелье реки Нявки удильщик избавляется от гнуса. Итак, этот длинный грохочущий водоскат, сжатый стенами гор, я и должен признать обетованным местом для братьев по оружию. Нелегко добраться до него, но «охота пуще неволи» и «для милого семь верст не крюк».
С благодарностью и любовью вспоминаю также Вуоксу, там, где она разлилась в длинное узкое моренное озеро, окаймленное лесом и гранитом, украшенное высокими сухими островами.
Много интересного и занимательного видел я во время моих рыболовных похождений. Кота-рыболова, с которым я дружил два года в Удомле, и другого котика, прибежавшего ко мне по росистой поляне близ протока Вуоксы. На «глухих» озерах близ Валдая ко мне бесшумно подплывали острова с деревьями. В горах Чуна-тундры видел диких северных оленей на гигантских каменистых склонах. А золотые рыбы, сверкающие в бешеном потоке, и «тронная» форелевая уха у костра под звездами, сияющими сквозь шатер лапландской ели, и умные глаза лаек, и лица друзей, и тяжкий монотонный грохот и рев воды!
«Все в жадной памяти осталось!»
И гротесковые бычки в шуме черноморского прибоя, и вечерняя охота на крабов, выползающих после заката из щелей и нор на еще не остывшие прибрежные камни, и затейливая раскраска «морских петухов», и резиновое мясо рыб-собак, и смешная ловля морских рачков в теплом мелководье у самого берега.
И чистые, как будто вымытые, желтые отмели Ветлуги, где я в проводку с плотов ловил язей, и ночная охота на них в протоке у Боровинекой плотины близ Валдая, когда не видно ни лесы, ни конца удилища и забрасываешь кузнечика в темноту, и медленно передвигаешь удилище, и вдруг-внезапный рывок, беспорядочные шумные всплески, и ощупью подтаскиваешь крупную рыбу к ногам у кромки воды.
И короткие паузы между северными летними зорями, когда все стихает, цепенеет, и не то бодрствуешь, не то дремлешь на душистой траве под кустом или деревом.
Тогда на земле время останавливается и движется лишь в небе, медлительно наращивая рассвет…
В многолетнем опыте каждого охотника и рыболова накапливается и запас необыкновенных происшествий. Воспоминания о них не следует держать при себе, так как все выходящее из пределов обычного расширяет наш кругозор.
Но сейчас хочется поговорить о другом.
В чем притягательная сила рыбной ловли? Какова природа этой страсти?
Что побуждает деревенского мальчонку, молодого офицера или седобородого ученого часами просиживать на воде с удочкой, властно отвлекает их от игр, учебы, свиданий с милой, житейских дел и профессиональных занятий?
