снова он поймал ее шевелящиеся губы в свои, забрал, навалился сверху, сжал лицо руками… Она запрокинула голову, подалась все вперед, снова рука ее нырнула в его расстегнутый спальник, и уже он готов был застонать от безумного желания, от переполнявшего его давно забытого чувства…
Они вылезли из палатки по очереди, он бросил ей свою жилетку – было ощутимо прохладно. Ветер из пустыни стихал, а над Мертвым морем вставал рассвет – самый удивительный рассвет в его жизни.
День восьмой: Эйн-Бокек – Димона – Йерухам, дистанция 67 км
После завтрака, прошедшего в молчании и дежурных «спасибо» и «кому добавки?», свернули лагерь, упаковались. Рядом с ними ночью появилось еще несколько палаток, в которых, похоже, только пробуждалась жизнь. Регина, услышав знакомые слова, подошла познакомиться и вернулась восторженная: «Ребята, це ж поляки! Они идут пешком, вчера пришли поздно вечером. Давайте на память сфотаемся?»
Подождали, пока поляки – молодежь, лет по двадцать-двадцать пять – умоются и поймут, чего от них захотела Регина. Наконец, сделали фото на память «о братьях-славянах в земле чужой» (это был Регинин пафос), сели в сёдла и покинули обжитое место. За спиной остался Эйн-Бокек, с его пляжами, кафе, коктейлями и спящими еще, наверное, Фарковскими. Он крутил педали, замыкая, как обычно, и думал про вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Все, что произошло вечером, иначе, чем провидением он объяснить не мог. Срыв Богомилы был предсказуем, хоть он и пытался служить громоотводом, это было вопросом времени. Переселение? Это было не очень логично, но если вспомнить, как еще перед Иерусалимом Регина предложила ему забрать Богомилу к себе «на перевоспитание» … Вот и забрал. Он хмыкнул, усмехнулся… А чего он ждал? Как там было у Гюго? «Мужчина с женщиной наедине не будут читать «Отче наш»?
Он поднял глаза на Богомилу, катившую перед ним. Она всегда ехала прямо, держала спину, как на уроке физкультуры, опираясь на прямые руки. Он откровенно любовался ей, отдавая себе отчет в том, что утренний приступ страсти – это то, что ожидает их этим вечером, и эти мысли будоражили его кровь как алкоголь.
Дорога шла вдоль моря, почти ровная и прямая. Миновали еще один городок, потом море закончилось и пошли огромные соляные поля, то тут, то там виднелись громады заводов, перерабатывающих минералы в удобрения и парфюмерию. «Вот откуда едет к нам продукция Мертвого моря», – подумал он равнодушно и вновь поймал, как в прицел, Богомилину фигурку. Та, словно почувствовав его взгляд, обернулась, помахала. Он поднажал на педали, догнал, встал с ней рядом.
«Ты нормально?» – она улыбалась, глаза скрывали темные очки. Он усмехнулся: «Нормально ли я, спрашивает меня леди-динамо?» Она рассмеялась. «Смешно тебе? А мне не очень. Я таким себя не помню со студенчества, а знаешь, как давно это было?» – «Да не плачься, Александр Иваныч, будет и на твоей улице праздник», – кинула она и он снова встал за ней – полоса для них сужалась до одного ряда. «Не плачусь я, – сказал он ей в спину. – Мне есть на что посмотреть, как замыкающему». Она кивнула со смешком, и они снова замолчали, мотая километры.
Проскочили поворот на гору Содом, потом был указатель «Жена Лота», снова слева открылись бесконечные соляные поля и фабричные здания. «Где тут рабочие живут? – думал он. – Привозят их, что ли? Жить здесь просто негде, судя по всему…»
Лафа закончилась, когда они свернули с трассы «90», уходя вправо в гору. Собрались вместе на повороте, Алексей объявил перекур, а сам поехал вниз, к заправке, взять бензина и воды. Пока они сидели на лавочке какой-то автобусной остановки (единственная тут тень) и жевали батончики, он обернулся с шестью полуторалитровыми бутылками, которые рассовали по рюкзакам и разлили по бутылкам на раме. «Это наш обед и ужин, – объявил Алексей. – Ночуем в кратере Ха-Гадол, в местечке «Цветные пески». Там очень красиво, но воды нет вообще». – «Перспективненько…»– буркнула Богомила. Он спросил: «А километраж?» – «Ну, еще километров сорок… – Алексей сверился с навигатором, добавил, – через двенадцать- пятнадцать кэмэ становимся на обед. Но сначала нам нужно подняться отсюда во-он туда! – и он махнул рукой вправо на дорогу, серпантином уходящую верх, –сегодня поднимаемся от минус четырехсот на плюс четыреста!» Да уж, вспомнил он, садясь в седло, велосипедистскую мудрость: не радуйся длинным спускам, по закону сохранения тебе все равно придется подниматься вверх. Это уж точно!
Спусков не было вообще, был подъем, то пологий, то крутой. Он вспомнил дорогу в Иерусалим, вздохнул. Богомила давно уехала далеко вперед, даже обогнала Алексея, который тоже шел, толкая груженый велосипед на особо вскинувшемся вверх участке дороги.
Обедали на перевале, уже за нулевой отметкой. Тенька не нашли вообще, съехали с дороги к отвалам песка, устроились на горячих кучах под слепящим солнцем. Горячая чечевичная похлебка бодрости не придала, но ноги отдохнули. Он достал свою посуду, протянул Богомиле: «Может, обойдемся одной тарелкой? Дюже жарко…» Она кивнула. Снова молчали, словно в полудреме.
Перевал оказался не перевалом, а так, перевальчиком, за которым открылся новый, глобальный серпантин вверх. Он выдохнул сквозь зубы, брызнул пантенолом на сгоревшие руки, замотал шею арафаткой. Дорога прорезала местные породы, оставляя в них крепостные стены, в тени которых изредка можно было перевести дух. Иногда встречались застывшие выходы лавы, языками сбегавшие в пустынные долины, где куст или дерево были роскошью и радовали глаз.
…Настоящий перевал открылся тогда, когда он перестал о нем мечтать. Дорога полого пошла вниз, усталые ноги гудели, отдыхая, и он обогнал на спуске всех, потом подождал, встал в хвост, за Богомилиной фигуркой. Решил догнать, поговорить, подъехал справа, окликнул. Богомила вильнула рулем вправо же, и он, уходя от столкновения, вырулил на обочину и резко тормознул. При скорости километров в тридцать пять получилось только упасть, пребольно расшибив локоть и ободрав рамой ногу.
Богомила, развернувшись, подскочила, помогла встать, как-то смешно и мило переходя на мову: «Сашко, та ти що? Живий? Де поранився?» – «Настоящую хохлушку выдает ее речь и забота о ближнем», – сказал он, морщась и выворачивая локоть, чтобы рассмотреть ссадину. Она хлопнула его ладошкой по каске: «Ось дурник! Еще и хохлушкой обзывается! А где правило трех метров? Нельзя так близко подъезжать, хорошо, хоть дорога пустая. Дай гляну ранки!» – «Да погоди! – он поднял велосипед, установил его, осмотрел. – Как говорил наш старшина: во-первых, боевая техника, потом – пропитание, затем личный состав!» Велик был, вроде, в порядке, разве что сдвинулся переключатель на руле, он его выровнял, залез в рюкзак, роняя на асфальт алые капли, вынул аптечку. «Тут есть пластырь и бинт. Ну, и йод. Обработаешь? А
