с берданками, ни с чемоданами для сбора денег, и они успокоились, разошлись по палаткам. Он отошел с водой в сторонку, помылся. Сердце его начинало стучать на всю рощу.
Богомила уже расстелила спальники и лежала на животе, глядя на него из палатки. «Взял мазь, палец твой смазать?» Он ругнулся, заглянул к Алексею, который выудил из аптечки под головой тюбик и протянул ему. Вернулся, смазывая припухший палец. Она попросила: «Смажешь мне коленки?» Он кивнул, нырнул в палатку, вжикнул замком. Сел на спальнике. Богомила, в одной майке и трусиках, уже тоже сидела рядом. «Ложись?» Она легла на спину, подогнула коленки. Он осторожно смазал их мазью, втирая круговыми движениями, потом вытер руки влажной салфеткой, наклонился, шепнул: «Массаж?» – «О, так ты сегодня за медбрата в нашей ролевой игре?» – хихикнула она, переворачиваясь на живот. Он снял с нее майку, сильными движениями ладоней разогрел спину, плечи, помял расслабленные мышцы, провел ладонями по плечам. Она послушно подавалась под его руками.
…И тут пришел спасительный ветер из пустыни. Сразу зашелестели тенты на палатках, захлопали не подвязанные растяжки, зашумела крона на деревьях. «Примус включили», – шепнул он, наклоняясь к ней. «Шо?» – не поняла она. «Не важно…» Он уже обнимал ее, переворачивая на спину, и она, выдохнув, подалась к нему. Снова, как уже утром, началась бешеная пляска губ и рук, и она, осадив его, шепнула: «Не спеши…»
Он ощущал все ее тело, дрожащее струной, от бровей до пальцев ног, но продолжал медленный бег рук – плечи, грудь, живот, ноги. Чтобы спуститься вниз, к ее ногам, ему приходилось отрываться от ее губ, и тогда он целовал ее грудь и живот.
О чем-то бормотали, засыпая, в соседней палатке, за шумом ветра неслышимое и неразличимое, но они уже были не здесь, а словно на другой планете.
Выдохнув, она выскользнула из трусиков и вдруг оказалась сверху, быстро уложив его на спину, скользнула, прижимаясь к нему, и вдруг он понял – он уже в ней, внутри, и жар желания, словно взорвался в нем. Он обхватил руками ее бедра, и она застонала негромко, выгнулась назад, задышала часто. Они двигались, и он, краем сознания подумал: «Как в танце…» Это и впрямь походило на танец, безумный танец двоих, нашедших друг друга в темноте, вцепившихся друг в друга и не желавших разлепляться…
Внезапно она вздрогнула, и он почувствовал, как судорогой электрический ток прокатывается по ней и по нему, ее дыхание сбилось, она застонала, выходя за зону неслышимости, и он, скользнув правой рукой по ее груди, горлу, подбородку, накрыл своей ладонью ее губы, подавив рвущийся стон…
После бесконечности «под напряжением», она расслабленно рухнула ему на грудь, задышала в его плечо, в спальник, так, будто вынырнула откуда-то из глубины, потом зашептала ему прямо в ухо: «Сашко… Сашко…» Ее потряхивало, и он, так и не успевший еще кончить, все еще находился в ней, прижимал ее к себе. Она уперлась в его грудь руками, почувствовала его, закусила губу… Танец продолжился, уже сидя, пока он не откинулся, выходя из нее и шумно выдыхая.
Она гладила волосы на его груди, сидя на его животе, а он тянулся к ее плечам, гулял по ее рукам, по груди, животу…
«Эй! – шепнул он наконец. – Ты знаешь, что ты ведьма? Ты – панночка из Вия. Тебе крупно повезло, что я не католик и не из Инквизиции, а не то гореть бы тебе на костре…» – «Ну шо это вы все меня сжечь хотите, как однообразно! – фыркнула она, слезая с него и вытягивая из пачки кучу салфеток. – Хошь бы шо придумали поинтереснее!» – «Кто это – «все»?» – Он привстал на локте. Она вытерла его и спальник, сунула салфетки в тамбур: «Как-нибудь потом расскажу. Если будешь себя хорошо вести»
Они улеглись на спину, она устроилась на его правой руке, как в прошлый раз, и он снова отправился в путешествие по ее лицу – лоб, брови, горбинка носа, губы, щеки, подбородок. Ее глаза были закрыты, дыхание успокоилось, потом она повернула голову к его лицу: «Сашко, а у тебя такое уже было? Ну, шоб в палатке?»
Он сразу вспомнил Соню, обнаженную, юную, лежащую на спальнике, там, в лесу, перед лагерем, сглотнул, подавив вздох: «Да, было один раз». – «Расскажешь?» Он задумался. «Знаешь, это было так давно… Она была девушка моего друга. Не очень хочется вспоминать такие вещи…» Она провела пальцем по его губам, прижалась к нему, ввинчиваясь в спальник: «А шо ты вчера вечером, когда пришел, не обнял меня сразу?» – «Вот те на! Ты же спала. Я-то как раз и попытался обнять тебя, да ты такая: «Хрбрфыр» и руку мою скинула. Вот я и читал полночи Экзюпери, успокаивался». Она засмеялась, глуша звуки в его плечо: «Прям так и сказала? Хрбрфыр?» – «Ну что-то в это роде. Очень грозное и неприступное». – «Ну и дурак. Надо было разбудить девушку. А то оставил одну замерзать, чуть не полезла проявлять инициативу под утро». Он хмыкнул: «Ну, инициативу, положим, проявил-таки я. – помолчал, коснулся ее живота: А ты такая… необычная, знаешь?» – «Знаю» – просто сказала она и снова прижалась к нему. Он накрыл ее сверху своим спальным мешком, а она, уже сонно, сказала ему: «А ты знаешь, какой мне вчера приснился сон? Что ты меня боишься и что он у тебя… ну, маленький такой… А все как раз вышло не так».
Он снова пустился в путешествие по ее лицу, словно пытаясь запомнить ее кончиками пальцев, впитать ее в подушечки, в нервные окончания, чтобы воссоздать потом, если нужно, как слепой художник, как слепой скульптор… Она спала, и он, накинув край мешка на голые плечи, заснул, спокойно и без сновидений…
Утром, когда пришла свежесть, она разбудила его, прижавшись к нему спиной. Он почувствовал ее тело, проснулся сразу, развернулся к ней, обнял, сжав грудь. Она охнула, задышала, как вчера, часто и мелко, и он вошел в нее, медленно, не отпуская грудь одной рукой, второй провел по животу, придвигая ее ближе… Потом руки снова пошли гулять по ее телу и лицу, она двигалась и дышала, и когда он почувствовал, что вот, сейчас опять она взорвется током, он снова залепил ее рот, не давая стону вырваться за пределы палатки.
Потом, успокаивая ее, он поднес часы к лицу – сколько там уже? Рассвет, однако… Стрелки показывали половину двенадцатого.
Часы встали…
День девятый: Йерухам – Сде-Бокер – Мицпе-Рамон. Дистанция: 71 км
Пустыня, пустыня… Можно ли полюбить пустыню? То каменистые холмы Иудейской пустыни, иссеченные долинами рек, многих из которых уже давно нет,
