Трап для выхода
Сейчас на бесконечных просторах северного Саскачевана безраздельно царит зима. Снег падает, не переставая, на лес и озеро. Все звуки замирают под плотным белым покрывалом. Оголенные деревья, горы вдали, озеро, покрытое полуторафутовым льдом, — все исчезло под снегом.
Фостер и Касси спят в безопасности человеческого жилья, в то время как наш друг Франсуа Дорадо делает специальный трап, для того чтобы бобры могли выходить из дома по своим делам. Это наклонная доска, ведущая через отверстие в полу дома к ограниченному решеткой пространству вне его.
Поручая это дело Дорадо, я надеялся, что бобры быстро освоят выход, предназначенный специально для них… Так, навещая (по крайней мере время от времени) наружное пространство, они сохранят контакт с внешним миром — со своей естественной средой. Это позволит им не столь быстро потерять свою „дикую душу“. Кроме того, этот трап будет постоянной компенсацией за присутствие человека, которое они вынуждены будут терпеть всю зиму.
Бобры обожают яблоки.
В доме Фостер занимается хозяйством.
И вот момент настал: установка трапа и наружной загородки закончена, мы открываем двум бобрам дверь клетки.
Как всегда, когда человек организует подобные мероприятия с животными и ждет от них наилучших результатов (все объективы нацелены на „актеров“), ничего существенного не происходит. Это уже после, в ходе приведения материала в порядок, мы придумаем, что нерешительные звезды на мгновенье предоставили свободный ход своему изобретательному гению.
Касси, все еще в шоке, не шевелится, сжавшись в комочек в углу своей тюрьмы, — покинуть которую она, однако, не решается. Эта реакция наблюдается у всех пойманных диких животных; они превращают клетку в свой собственный клочок территории, символический кусочек гнезда или логова.
Фостер, молодой самец, первым соглашается выбраться на середину нашей центральной комнаты. Но для этого ему потребовалось предварительное (и очень тщательное, предмет за предметом) обследование этого неизвестного ему мира. Он принялся шнырять повсюду. Затем он сел на свой хвост (приняв при этом невероятно грациозную позу), как будто для того, чтобы получше разглядеть то, что его окружает, и в этот момент у него был такой вид, словно он позволяет Филиппу снимать себя.
Приободрившись, он, разумеется, все же обнаружил в конце концов отверстие в полу. Он громко фыркает, он делает круг, обходя отверстие, кажется, что он колеблется: все члены экипажа затаили дыхание… Но нет! вместо того, чтобы попытаться выбраться на природу — навстречу потоку свежего воздуха, который щекочет ему ноздри, — он предпочитает вернуться к тому, что стало для него сейчас более обыденным, более успокаивающим (хоть на мгновенье): в свою золотую клетку, где Касси чахнет у себя в углу.
Зима бесконечно растягивает наши дни. Скука сгущается в нашем маленьком коллективе, несмотря на всеобщие усилия побороть ее. Бесконечные, снежные бури, не дающие высунуть нос наружу, давят на нас все более и более. Малейшее прояснение воспринимается как благодать: каждый тотчас же находит снаружи тысячу неотложных дел — предлог для того, чтобы выйти подышать воздухом.
Малейшее событие — уже праздник. Эта монотонность нашего бытия внезапно ломается, когда однажды самолетом с провизией к нам привозят в подарок от индейского траппера серенькую кошечку по имени Спанки.
Взаимоотношения этого миниатюрного представителя кошачьих и наших двух семейных грызунов развлекали нас, как мы и предположить не могли.
Очень быстро Фостер — основной владелец здешних мест — расценил кошку как самозванку. Она явно нарушала территорию, которую он пометил как свою: это вся хижина. У Спанки, со своей стороны, такой вид, словно она делает авансы бобру (о, весьма осторожные). Но представьте себе этот „разговор“ (положением тела, движением ушей, вздыбливанием шерсти, плевками и т. п.) между двумя животными, которые принадлежат к различным видам и, весьма вероятно, ни разу в жизни не видели своего теперешнего „собеседника“. Фостер делает вид, что презирает приглашения Спанки, — и он бунтует, когда фамильярность кошки переходит границы. Она, со своей стороны, как будто вовсе не обеспокоена тем фактом, что зубы ее визави способны перекусить одним ударом толстую ветку березы…
По истечении времени стало ясно, что если нас Фостер и Касси терпят, то все попытки кошки к сближению они тщательно отметают. Самец, когда он принимается за свой туалет (а это церемония, которая требует массы времени), не сводит глаз со Спанки. Касси, которая осмелилась наконец выйти из своей клетки и сделать несколько осторожных шагов по комнате, боится кошки еще больше прежнего: как только Спанки делает вид, что сейчас побежит или прыгнет, бобриха торопливо скрывается в своем любимом убежище. И к тому же то, чего мы не могли добиться никакими усилиями сами — убедить Фостера воспользоваться трапом, — Спанки подала нам просто на блюдечке с голубой каемочкой. Как-то утром, после целой серии прыжков и наскоков на мебель, кошке удалось довести бобра до крайности. Опьянев от гнева и желая только лишь одного — спокойствия, — Фостер решительно направился к отверстию в полу и по наклонной плоскости спустился до уровня земли.
Тотчас же весь экипаж устремился наружу — камеры лихорадочно зажаты в руках…
Для бобра свежий воздух — а также и свобода — полны непреодолимых запахов. Фостер, как я думаю, в этот миг изменил бы нашей компании без всяких угрызений совести. Но, сделав круг около решетки, он быстро заметил, что на самом деле попал в новую клетку. Холод пробрал его до костей. Хижина и корм, получаемый от человека, — это его единственные ресурсы. И он вдруг взбирается на доску, которая выводит его наверх, к нам, то есть к нему, в дом. За всю зиму он ни разу больше не выйдет наружу. Начиная с этого момента мы затыкаем дыру каждую ночь (то сапогами, то чем придется), чтобы самим не замерзнуть от холода.
Нам хорошо в тепле нашего дома, а снаружи буря как с цепи сорвалась: у себя в доме мы чувствуем себя в безопасности, и это сообщает всем членам нашего экипажа безграничное удовольствие. И я не могу не испытывать уверенность в том, что дикие бобры в своих хатках зимой пребывают в том же „расположении духа“. И вдруг я ощущаю себя очень близким тысячам окрестных бобров, которые, как и я сам, терпеливо ждут в своих деревянных убежищах, когда пурга и холод прекратятся.
