Иранцы
Ах, что за лакомый иранец —
Его б холить да обонять!..
А я, невежда и засранец,
Не захотел его обнять…
Да, это странно, это внове,
Но он ко мне благоволит:
Мы б стали братьями по крови —
Иранец и исраэлит!
Восторг не выразить словами —
Слова увянут, отомрут,
Когда скрестят над головами
Они Коран свой и Талмуд!
В ожидании очередного вертолёта я мнусь на пригорке у столовой, не зная, чем себя занять. Деловой уверенной походочкой, непроницаемый, отражающий в черных очках небо и горы, ко мне поднимается Гоша Молодцов:
— Есть дело… — негромко говорит он, и по его небрежным, нарочито легковесным интонациям я догадываюсь, что речь идёт о деле, которое вряд ли мне понравится, и сам Гоша прекрасно это понимает.
— Пятьдесят евро — строго говорю я, взглядом приглашая Гошу изложить суть.
— Вам нужно обняться с иранцами перед камерой.
— Сто — говорю я после раздумчивой паузы — сто за каждого…
— Деньги — это к Лёше — отмахивается Георгий, непонятно на что продолжая надеяться, — с персами я поговорю. Отснимем это прямо тут, у столовой.
— Гоша, я не буду обниматься с иранцами.
— Почему? — К нам подходит Лёша и с ходу включается в небезразличный ему разговор.
— Потому что я хороший мальчик, а хорошие мальчики не обнимаются с чужими бородатыми мужиками…
— Ты не современен, посмотри, какие они очаровашки!
— Тот, что справа, — вылитый Ахмадинеджад… Лёша, забудь про эту затею.
— Но почему?.. Что ты против них имеешь — что они иранцы?..
— Я ничего не имею против иранцев, я имею против Ирана, и забудем об этом… Почему, интересно, вы не предложили мне пообниматься с бельгийцами или с румынами? Почему именно с иранцами? По той самой причине, по которой вы хотите, чтобы я обнимался именно с ними, я и не хочу с ними обниматься.
— Но, что в этом плохого?! Ваши страны враждуют, а вы, типа, на личностном уровне нашли между собой общий язык… Что плохого?..
— А почему вы решили — «типа», — что мы его нашли?!.. Я с ними двух слов не сказал… Это пошло, обниматься с людьми только потому, что они граждане враждебной мне страны… Это какое-то извращение… Вот, если бы я с ними подружился, залез к ним за пазуху и не обнаружил камня, тогда другое дело, тогда я с ними, может, и снялся бы в обнимку. Кстати, где вы были, когда я трепался с Мехери? Классная девчонка: феминистка, прогрессистка, антиклерикалка… С ней бы я обнялся… — чего вы ухмыляетесь?.. — а с этими мужиками не буду, не мечтайте.
К слову, о Мехери. С Мехери мы познакомились в Каркаре, в казбековском чистилище, где происходит последняя селекция прибывающих, часть из которых забрасывается вертолётом на Северный Иныльчек, а другая часть — на Южный.
Произошло это за ужином (или за завтраком, — так ли это важно…): к нашему столу подошла смуглая девушка неопределённой ближневосточной наружности, со следами тяжких сомнений на решительном от природы лице.
«Здравствуйте, меня зовут Мехери, я из Ирана…» — она протянула руку для пожатия. Я заинтересованно её разглядывал.
— Я хотела бы у вас кое-что выяснить насчет Хан-Тенгри… если вы знаете, конечно…
— Мы знаем о Хан-Тенгри всё, что вы можете спросить!..
— Вы летите на южную сторону или на северную?
— На северную.
Услышав, что мы летим на северную, Мехери заметно напряглась, словно подтверждались её худшие опасения…
— Я сегодня узнала, что на южной стороне часто сходят лавины. Что этот маршрут опасен: REALLY DANGEROUS… Это правда?
«Я сегодня узнала»… хм…
— Да, там есть объективно опасное место на подъёме — между первым и вторым лагерем.
Заметив в глазах Мехери вопрос, мы предложили ей прогуляться к карте.
— Вот это северная сторона, а это — южная. Вот первый лагерь, а вот второй, а тут вот седловина. Лавины сходят тут — с пика Чапаева на этот участок.
— Поэтому вы летите на северную сторону?
— И поэтому тоже.
Было заметно, как Мэхэри заметалась, при том, что в физическом смысле она не сдвинулась с места…
— Я не люблю такие места… Места, где от тебя ничего не зависит… — провозгласила она вопросительным тоном, как бы ожидая от нас, опытных, по всей видимости, мужиков, разрешения её дилемм и сомнений, но мы лишь сочувственно пожали плечами.
На этом мы с ней расстались: она вернулась за свой стол, взволнованная и озабоченная, а мы — за свой, заинтересованные и даже слегка возбуждённые необычным и перспективным в кинематографическом плане знакомством.
— Лёша, такое не повторяется: живая иранка и два израильтянина в одной банке!
— Будем снимать… — с видимым удовольствием произносит Лёша, словно руки потирает.
— Вы слышали, чем эта девица занимается? Она борец за права иранских женщин!..
— Кто сказал?..
— Она сказала. Борец за права в Иране!.. Это вам не хухры-мухры…
— По-моему, это круче, чем Хан-Тенгри… Но со съёмками надо бы поосторожнее: как бы у неё проблем не было на её трахнутой на всю голову родине…
— Объясним, что к чему, спросим разрешения…
— Слушайте, давайте переманим её на нашу сторону… В смысле — на нашу сторону горы…
— Это возможно?
— Черт его знает… Пусть поговорит с Казбеком, может всё не так сложно.
Я встаю, направляюсь к Мехери и приглашаю её за наш стол.
— Мехери, а ты не хочешь полететь вместе с нами на северную сторону? Думаю, это можно устроить.
— Как?! — Мехери встрепенулась, оживились её тёмные персидские глаза, щедро, по-восточному, опушенные.
— Попробуй поговорить с Казбеком Валиевым. Между прочим, мы снимаем фильм и хотели бы взять у тебя интервью. — Лёша куёт железо, пока горячо.
— Да-а?!! Вау!!! Я хочу дать интервью! О чём я должна буду говорить: о горах?.. о политике?
— О чём захочешь, нам всё интересно. Но… Мехери… у тебя не будет проблем, когда ты вернёшься домой? Имей в виду, мы собираемся перевести этот фильм на английский и протащить по международным фестивалям…
— Наоборот! Это то, что мне нужно: настоящая трибуна. Мне ОНИ ничего не смогут сделать… Я юрист по профессии. Адвокат. Многие мои подруги сидят по тюрьмам, но лично меня ОНИ не тронут. Вы представить себе не можете, что у нас там происходит. Какая… зажимка…
— Подавление?.. Репрессии?..
— Да-да, подавление!.. Я буду рада сказать в фильме всё, что я думаю.
— Ты знаешь, у нас тут есть два израильтянина — Лёша кивнул на меня и на Виталика — тебя это не смущает?
