Сын Гостя покачал головою и посмотрел в сиреневую даль океана.
— Смотри, вот надвигаются сумерки и с ними буря! Торопи тунгузов увести каюк!
В сумерки тунгузы повели каюк. Ветер был слаб, паруса висели, и каюк едва двигался вблизи берега. Человек в очках дал Сыну Гостя бумагу, которая указывала к нему путь, как звезды вели Сына Гостя к его цели. Сын Гостя взял бумагу, сложил ее бережно и спрятал на груди. Он долго глядел вслед человеку, шедшему по берегу за каюком, и кивал головою, думая о своем.
Ночью же взвыл океанский ветер. Сын Гостя проснулся от ветра и холода. Он вышел на берег и смотрел в непроглядную тьму, хлеставшую в лицо хлопьями дождя и бури. Он думал о каюке и человеке в очках. Он видел, как ледяные скалы настигали каюк, прижавшийся к берегу. Он видел метавшегося по берегу человека с мокрыми стеклами, который просил и приказывал, а тунгузы спокойно глядели на него.
— Йоры не любят, когда люди мешают их играм! Проси их, чтобы они пронесли мимо льды!
Йоры продолжали играть океанскими волнами, и Сын Гостя в непроглядной тьме, как в пламени огня, видел, как деревянное судно еще держалось на воде, покачиваясь и опрокидываясь, как льды надвигались, и первая же льдина легко разрезала его на куски.
Льдина всползла на берег, а щепки каюка исчезли под водою.
Сын Гостя закрыл руками лицо и ушел с берега. Ветер и дождь путали ему ноги. Белая ночь была темна. Рассвет же долго ползал в тумане, отыскивая солнце.
Утрой Сын Гостя пошел берегом по следам человека в очках. Он только к вечеру вышел на морской берег острова и нигде не нашел зоркими глазами следов каюка. Он шел берегом, ища тропинки от стоянки каюков к юрте сестры, и еще издалека увидел на ней съежившуюся фигуру Маи. Она стонала, как чайка, покорно глядя в серую степь воды, отрезавшей остров от материка.
Сын Гостя остановился над нею.
— Почему ты не в юрте и отчего ты стонешь здесь, надрывая мне душу?
Она подняла голову и сказала тихо:
— Мой муж увел каюки, спасая их от бури и льда. И я боюсь, что с ними случится то же, что случилось с тем, который грузили вы мясом дохлого мамонта!
— Откуда ты знаешь. — крикнул Сын Гостя, что стало с ним?
Человек со стеклами на глазах вернулся ночью!
Тогда последняя надежда исчезла, как солнце за тучей. Сын Гостя застонал и поднял руки, обнимая ими голову. Через минуту он опустил их со стоном, и тогда Мая увидела в судорожно сжатых пальцах его черные нити его собственных волос. Она упала лицом на его руки, но он тихо отнял их и спросил резко:
— Что же делает человек со стеклами на глазах?
— Он потерял свои стекла на берегу. Его глаза были мне видны, и я видела, что на них были слезы. Он плачет.
Сын Гостя развернул свою грудь из одежды и ударил по ней.
— Он плачет! Я не плачу, хотя я потерял все, что хотел иметь, а он потерял только мясо падали, негодной в пищу и собакам!
Он отвернулся от сестры и подставил свою голую грудь солнцу и клочьям морской свежести.
— Пусть лед умирает от солнца! Ветер может погасить его свет тучами! Но и все вместе они не остановят меня на моем пути!
Он засмеялся, раскрывая широкий рот, глотая воздух и влажную свежесть моря.
— У меня есть шесть пар рогов мамонта, и еще столько солнц впереди, сколько нужно для того, чтобы пройти весь остров! Мая, я продолжаю свой путь!
Сын Гостя высоко поднял голову и пошел — прочь, не закрывая груди, жаждавшей борьбы и бури.
ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ
или
ПОВЕСТЬ ЛОЦМАНА О ЧЕРНЫХ ПЕСКАХ
Отец лежал на кошме, вниз лицом, с обнаженной спиною. Над ним, засучив рукава, поджав под себя ноги, сидел Кениссора. Полы его халата, желтого, как цветы асафетиды, стлались по полу, мешая движениям. Он тихонько вращал лучинку, в которой была защемлена головка ришты, и таким образом извлекал ее из-под воспаленной кожи. Круглое, скользкое тело паразита, похожее на огромного дождевого червя, накручивалось на лучинку. Оно выходило из спины отца бесконечною лентой в красную щелку, с гноящимися краями, откуда вчера показалось головкой.
Раим сидел на ковре в углу и смотрел, глотая слюну, выбегавшую в рот от отвращения и любопытства.
Отец впился пальцами в кошму, сказал глухо:
— Кончай, Кениссора! Караван не будет нас ждать!
Кениссора вздохнул.
— Если я оборву ришту, не вытянув до конца, ты умрешь Киртар!
— А если мы не уйдем до вечера, нас всех перережут «басмачи!
— Я тороплюсь, Киртар!
— О! Сколько же длины в этой гадине?
— Ты счастливее других, твоя ришта не очень велика. Но мне приходилось вытягивать ришту до восьми шагов в длину!
Отец только застонал. Тогда Раим, расклеив рот, спросил тихо:
— Отчего у одних она есть, а у других нет?
Кениссора взглянул на него с любопытством и, продолжая медленно вращать лучинку, ответил:
— Русские мудрецы говорят: не пейте сырой воды из ваших арыков, потому что там маленькие невидимые яички ришты. Если их проглотить, они уходят под кожу и тут растут до тех пор, пока не высунут головки наружу.
Раим вздрогнул, чувствуя боль в коже, которая трескается над головой животного. Кениссора прибавил:
— Я думаю, что это правда. Я никогда не видал ришты у тех, кто имеет свежую воду, не гниющую, как наша, в канавах, орошающих поля.
— Раим, — крикнул отец, — иди же, взгляни, что делается в караване и где Алла с матерью?
Раим встал и покорно вышел. Кениссора шепнул отцу, но так, что Раим слышал:
— Хороший сын твой Раим. Он любит узнавать, а нынче велик тот, кто много знает!
Раим вышел из кибитки и быстро обежал поселок. Полуразрушенные сакли пустели. Ворота в дворах, обнесенных высокими глинобитными стенами, похожими на крепостцы, были не заперты. Кое-где за ними навьючивали последние арбы, чтобы примкнуть к каравану. Седой текинец, каравановожатый, опираясь на длинную палку — символ его власти над караваном, спокойно ждал под тенью цветущей туты.
Он заметил Раима.
— Что твой отец?
— Мы будем готовы вовремя, — ответил мальчик, — я ищу мать.
— Они грузятся в арбы Сурафа.
Раим добежал до сакли Сурафа. Алла отцепилась от юбки матери и вернулась с ним к отцу.
— Разбойники совсем близко! — шепнула она.
