— Это собака Сурафа!
— Почему он не бежит к нам навстречу?
Раим свистнул. Пес отозвался тоскливым воем, но не тронулся с места. Дети подошли к нему: он был привязан и так же забыт, как они. Раим пересек кинжалом веревку, и собака, благодарно лизнув его руку, с тоскою заметалась по полю, отыскивая следы.
Раим и Алла спешили за ним. Но, тычась в бесплодной тоске по струившимся дымками пескам на краю оазиса, за канавами заброшенных полей, пес сам то-и-дело оглядывался на детей, требуя от них поддержки.
— Ищи, Крас! кричал Раим. — Ищи, ленивый пес! Куда они ушли?
Ветер разметал за ночь и тени следов. Раим опустил голову и пошел назад. Алла кричала, лаская густую шерсть взволнованной собаки.
— Отец вернется за нами, Раим! Отец вернется за нами!
— Оттуда?
Раим посмотрел в желтую пустыню: пески — как гладкая шкура животного; складки их, развеваемые ветром, выпрямились и где-то недалеко снова набегали, то возвышаясь до холмов, то выветриваясь в гладкую, как каменный потолок сакли, равнину.
— Оттуда вернутся?
— А как же, Раим?
— Ты глупая, Алла! — сказал он тихо. —Текинец не поведет назад каравана, чтобы взять нас с тобой и погубить всех. И один отец не найдет сюда пути. Да и кто знает, много ли осталось в живых наших. Разве ты не слышала ночью выстрелов?
— Нет.
— Я хочу есть и пить, — неожиданно сказал он, — пойдем назад…
И тотчас же, еще не самый голод, но лишь страх его, одна мысль о нем сжали маленькое сердце в груди Раима.
Они молча вернулись в саклю. Запасы были нетронуты. Лепешки, зерно, овечий сыр и катык лежали в сакле под войлоками. Раим откинул войлок, и Алла всплеснула руками. Старый, умный пес ласково ткнулся влажным носом в мешки. Раим с сожалением бросил ему кусок сыра и лепешку, и тот их мгновенно проглотил. »
И это было страшно, как мысль о том, что будет завтра.
Раим выгнал собаку. Она сторожила покой сакли. И за огромной тенью волкодава, лежавшей на пороге, Алла без страха впилась зубами в кусок сыра.
Раим говорил, бережливо ломая хлеб:
— Караван не вернется за нами, Алла. Мы будем ждать здесь других. Но когда они придут?
— А разбойники? — вздрогнула девочка.
— Мы будем прятаться в стенах, в канавах. Крас будет сторожить нас. -
— Он все съест у нас, Раим!
Раим молчал. Но скоро, как-будто ей в ответ тень пса исчезла с быстротой ветра. Он вернулся с коротким лаем и тут же на пороге улегся с добычей в зубах. Алла бросилась к нему, но розовоухая мышь уже исчезла в огромной пасти собаки.
— Он прокормит сам себя! — рассмеялся Раим.
И он не ошибся: пес не трогал уже более запасов из мешка, но, лежа на солнце, как изваяние, сторожа покой маленьких хозяев, с кошачьей ловкостью ловил мелкое зверье.
Утоленный голод дает ощущение силы. Алла собрала с платья крошки хлеба и, взяв их с ладони губами, сказала просто.
— Раим, разве мы не уйдем отсюда?
— Куда?
— Куда-нибудь, все равно. Где есть люди!
— Ты знаешь дорогу?
— Мы найдем!
— Мы ничего не найдем, — угрюмо отвернулся он, — нас сожжет солнце в пустыне, и как только мы ляжем на ночь, нас занесут пески.
Девочка опустила голову. Тогда, чувствуя свое мужское превосходство над сестрою, он сказал:
— Алла, в старых арыках, по краям поля, я видел ростки кукурузы и стебли джугары. Мы будем собирать их лотом… Мы будем есть мало и будем ждать каравана. Придет же когда-нибудь сюда какой-нибудь караван, как пришел наш!
Она молчала, а он говорил и чувствовал, как тело его готово было в страшной борьбе за жизнь обрасти шерстью, чтобы согреться от холода; ему казалось, что ногти на пальцах его крепчают, как когти зверя. Он чувствовал глаза свои более зоркими и слух утончавшимся от песчаной тишины.
— Разве человек хуже зверя, что он должен засохнуть, как саксаул в этой пустыне, а не храниться в скале, как эта мышь, которую сожрала собака?
Он засмеялся и, позвав собаку, крикнул сестре:
— Алла, пойдем!
И еще раз они обошли все развалины поселка, все его дворы, улицы, сакли, поля, стены и сторожевые столбы. За ними, за этими мертвыми камнями, до тех пор, пока мог видеть глаз, тянулись бесплодные пески Кара-Кума. Кое-где торчали низкорослые кустарники с очень мелкими листьями. Эти безжизненные стволики, с выползающими из-под песка изогнутыми корнями, крепкими, как железо, и хрупкими, как чугун, сдерживали ползущие на оазис пески.
— Человек крепче саксаула! — тихонько заметил Раим, глядя в помутневшие от тоски глаза Аллы. — Не бойся ничего!
Она не боялась полей, песка и солнца. Но в сумерки, когда они снова вернулись в саклю и улеглись на полу, не только ей стало страшно. Выл за порогом верный пес. Вздыхал Раим. Где-то далеко, едва доносимый ветром, как эхо, взорвался рев тигра, и Раим вздрогнул:
— Джульбарс, — сказал он, — Алла, не бойся!
Черное небо светилось в потолке холодными звездами. В полях, должно быть, шмыгая по старым арыкам, взвыла протяжно гиена. Старый волкодав подался в саклю и лег на пороге.
Но длинный день, легший тяжелыми глыбами тоски на плечи детей, был слишком утомительным, и, зарывшись в тулупы от страха и холода, они провели эту первую ночь в тяжелых снах.
Ночью оживали пески Кара-Кума. После знойного дня в наступавшем вдруг в разреженном, безвлажном воздухе ночном холодке начиналась живая жизнь.
Из темных нор, из земляных щелей, из каменных трещин выползали черные жуки, бегали с ядовитым проворством фаланги, шуршали скорпионы и выходили на поиски добычи крупные хищники.
Вой гиен тревожил покой ночи. Каменную тишину нарушали странным криком огромные кричащие ящерицы. Иногда, заставляя вздрагивать Раима и ежиться старого волкодава, как эхо, слышался рев тигра, забежавшего по арыкам в оазис из прибрежных камышей Аму-Дарьи.
Алла вздрагивала во сне. Раим, пробуждаясь от темных страхов, наполнявших ночную тишь сакли, просыпался ежеминутно и прятался вновь под тулупом, только заслышав ворчание собаки.
Она неизменно откликалась на каждый шорох в сакле, прислушивалась к каждому шуму за ее стенами.
Но лишь только огромное, красномедное солнце встало над песчаной пустыней, прячась от врага, слишком заметное на солнечном свете, исчезло мелкое зверье в норах, в трещинах и щелях и залегли в камышах крупные хищники.
От этой солнечной тишины проснулся Раим.
