…Вернулись в отель пешком. Шли долго, спускаясь вниз, мимо садов и ресторанчиков с видом на море. Спустились, уже впитав в себя дух Капри.
Дня через три они попали, спустившись ближе к морю, в ресторан при отеле «Луна», расположенном довольно одиноко, но в красивейшем месте, окруженном фантастическими растениями, да и близость моря и гор завершала тишину и уют вокруг. Расселись за столиком, заказали каприйское вино, которое отличалось от всех иных белых вин своими ароматом и удивительным вкусом.
Дух Капри сильно подействовал и на Гришу. Он как-то примирился с жизнью.
— На Капри присутствует весь букет жизни, в нем и неведомое, что для меня очень важно. Я без тайны жить не могу, — хохотнул он.
— Значит, ты не будешь больше так шутить и пугать своими шуточками Зою? — спросила Лена, посмеиваясь.
— Я люблю жизнь, но мне всегда в ней чего-то не хватало, — задумчиво ответил Гриша. — В самой жизни как в явлении.
— Ишь ты, — улыбнулась Лена. — Ну признайся все-таки, что твои фокусы были чистейшей клоунадой. Ты цирк перенес в жизнь.
— Молчу, молчу. Сам не знаю, как это у меня получилось.
Каприйское вино будировало мирное настроение, которое царило на Капри.
— А как же Тиберий? — спросила Зоя. — Что он тут творил и как наслаждался? Надо бы посетить прошлое…
— Кроме Тиберия, здесь жил Калигула, которого Тиберий в конце своей жизни отправил сюда, — произнес Валерий.
— Это уже история Рима, а не Капри. К Капри безумие не относится, — возразила Зоя.
— Естественно, — продолжил Валерий. — Но Калигула, когда жил на Капри, был юн и вовсе не безумен. Кажется, это был просто нежный и впечатлительный юноша. Возможно, правда, уже тогда в нем таилось убеждение, что он — бог. Но в чудовище он обернулся только тогда, когда возвратился на материк и пришел к власти…
— Калигула разговаривал со статуями, но это не было безумием; в то время статуи использовались как средство, опора для магических операций, — заметила Лена. — Так делалось в те времена. Но вот с конем — действительно, темна вода… Античный мир настолько отличался от нашего. — И она махнула рукой в знак того, что тогда и сумасшествие было другое…
Отдых у «Луны» закончился веселым лепетом, означавшим, что у всех было легко на душе…
…Остальные дни проходили в сплошных удовольствиях, без всяких рефлексий. Они считали, что философскую суть Капри они уже определили. А удовольствия — рестораны, ужины, беззаботное веселье, а главное — неизменная, почти нереальная красота этого острова — всегда были с ними. Ужины были особенно трогательны: застолья, знакомства и все то же каприйское вино.
На одном таком ужине, за столом, весьма интернациональным по составу, дошли до того, что поднимали тост за Юпитера, Афродиту, Горького и за кого-то ещё, совсем непонятного. В другом местечке море плескалось у самого ресторанного столика, и шампанское пили, омывая ноги в морской пене…
И вот пришла пора возвращаться…
— Пусть время изменит весь мир, но Капри пусть останется Капри, — воскликнул на прощание Валерий. И с этим все согласились.
— До следующей встречи, Капри, — сказала Зоя, помахав острову платочком, когда они были уже на пароме.
— А если я попробую выйти к морю напрямую? — спрашивал он сам себя вслух.
Они приплыли вчера вечером на пароме из Неаполя; был сильный ветер, и ее укачало.
Последние пятнадцать минут она сидела, закусив губу и глядя в одну точку. От причала ехали куда-то вверх на автобусе, потом шли пешком.
Она держалась за его руку и даже не смотрела по сторонам — на все эти скалы, всех этих чаек, на спокойные и тихие огни, выглядевшие так, словно кто-то нещедро посолил крупной солью влажную тьму.
Пока он общался на ресепшен с хозяйкой гостиницы — полной, улыбчивой женщиной, она ждала на улице, сиротливо присев прямо на ступеньку и прижавшись головой к железным перилам.
…Бледная и отстраненная, едва добралась до кровати.
Ее уставшее, будто обращенное в себя лицо, маленькие, красиво и точно прорисованные, а сейчас потерявшие цвет губы, и маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту — этот язык, который… впрочем, ладно, ладно — и так понятно, как невыносимо он любил все это, держа в руках ее голову, дыша светлыми, влажными волосами и находя то, что видел, совершенным: ноздри, маленькие, как у куклы, мочки ушей, прохладные и тоже до смешного маленькие, линию лба, родинку на виске, сам висок, шею…
Она сразу легла спать и спала беззвучно и крепко.
Он же засыпал трудно, вслушиваясь в шум близкого моря, — а еще ночью пошла гроза, и это было так прекрасно: лежать в комнате, когда там, над огромной водой, бьют молнии.
Проснулся засветло, несколько раз едва-едва прикоснулся указательным и средним пальцем к ее плечу: она спала спиной к нему, кажется, ни разу так и не шелохнувшись за ночь.
Стянул со своей груди покрывало так бережно, будто собирался себя своровать.
В комнате надел только брюки. Майку, свитер, и куртку, и шарф взял с собой, и все это натягивал и накручивал на себя уже в коридоре — чтобы не разбудить ее. Опасаться того, что кто-то посторонний вдруг увидит полуголого мужчину, не стоило — в гостинице они жили одни.
… Да и пять утра — кто еще выйдет гулять в пять утра?..
В ботинках с незавязанными шнурками он поспешил на улицу, словно бы валяя дурака и даже чуть-чуть кокетничая — вот я какой, иду, будто бродяга, и шнурки за мной волочатся, и назаправленная майка торчит, и ремень болтается, и морда наглая, неумытая, влюбленная.
Воздух был сырой, влажный, все кричали и кричали чайки, во дворике покачивала на ветру красивой прической пальма, дождь возвращался обратно в море — откуда пришел.
Все отели и кафе — а он немедленно увидел вокруг множество крыш и веранд — были закрыты: зима.
Он влез на ближайший парапет и, глубоко вдыхая, стоял там. Сырой ветер гладил щеку.
Так прекрасно, так удивительно — никого нет, ни души, ни тела… цепочки и маленькие почтовые замочки раскачиваются на дверях и калитках, а кое-где входы в зимние отели закрыты досками крест-накрест — ну, смешно же!
Недолго думая перепрыгнул через маленький забор ближайшего отеля.
«Какой я молодой и ловкий», — подумал, словно бы наблюдая себя со стороны.
Старался ступать аккуратно — всюду была плитка, разноцветная и скользкая.
«А то подскользнешься и полетишь вверх ногами, вот будет смеху, когда тебя найдут тут мертвого, с разбитой башкой…»
Сквозь большое и толстое стекло он разглядывал стойки и столики кафе в фойе пустующего отеля. Стулья были не собраны, а так и остались стоять, будто в ожидании посетителей.
