В сопровождении моего толстого хозяина я осматривал его резиденцию. Хижины для женщин и прислужниц малы, с низким входом, глиняными стенами и колоколообразной крышей; помещение для жилья находится на одном уровне с землей или немного выше. Тукули вождя, его сына и некоторых других сильно отличаются типом строения. Прежде всего они выделяются величиной. Внешняя круглая стена из глины подымается сравнительно высоко вверх и дает возможность различить устройство более высокого этажа. И в действительности жилое помещение находится на высоте полутора метров над землей. Соломенная крыша спускается далеко за край стены, ее концы находятся близко от земли, и крыша образует вокруг хижины покрытое навесом, защищенное от солнца помещение. С одной стороны хижины ступенька ведет к входу, круто поднимающемуся к верхней части стены. У входа несколько сложенных жердей изображают род лестницы; в целом это напоминает собой вход в высокие хлева. Так как крыша спускается очень низко, то пройти через вход можно, лишь согнувшись и карабкаясь на четвереньках.
Дали отодвинул в сторону сплетенную из толстого камыша дверь хижины и пригласил меня в таинственный мрак своего жилища. Неприхотливость негра видна была по обстановке, если это не слишком смелое название, и по накопленным им сокровищам. Что я нашел в хижине этого вождя, слывшего в большом округе самым богатым и сильным? Ан-гареб, много щитов, четыре метательных ножа (пинга), несколько ножей, связку копий и, как самую большую драгоценность, старую двухствольную винтовку. При скудном свете, проникающем через дверь, я увидел, кроме того, много больших корзин и громадных бурм — горшков, в которых находилась дурра, приготовленная для излюбленной мериссы. Так же как и благородный сэр Джон, мой черный Фальстаф-Дали больше всего на свете любил крепкие напитки.
Перед ангаребом — маленькое пустое пространство служило местом для огня, в остальном же верхний этаж был наполнен пивными горшками. Нижний этаж, без двери, оставался неиспользованным пустым помещением, в котором размещались крысы, термиты и бог знает какое еще зверье.
Метательные ножи (пинга) азанде
От попытки осмотра другой подобной хижины меня удержала невозможная вонь, которая сперла мне дыхание, когда я начал вползать в хижину на четвереньках. Это была кладовая для сушеного буйволового мяса. Я быстро повернул назад и убежал подальше от этой отравляющей воздух вони.
Мой толстобрюхий хозяин был очень польщен, когда я похвалил его за хорошее управление зерибой, и весело и самоуверенно ковылял около меня. Впоследствии он то и дело заходил в мою рекубу выпить свой стаканчик спирта, разведенного водой. Однако сам он был скуп, и лишь с трудом мне удалось получить от него пару метательных ножей для своей коллекции. Напрасно я убеждал упрямого плута отдать мне красивый кинжалообразный нож с большой ручкой в форме тарелки и предлагал в обмен за него много товаров; этот нож был характерным образцом металлических изделий макарака, а испрашиваемый мной экземпляр отличался еще сплетением рукоятки медной проволокой. Насколько для негров важно их оружие, можно судить уже и по тому множеству названий, которые они дают своим копьям: в соответствии с формой, величиной, количеством зубцов и другими признаками меняется и название копья.
Наконечники копий макарака
Из них я упоминаю следующие: понги, акаталла, ун-дуга, голло, бодди, нангдия, калеполо, бонду, сагбодди, унмала, амбаве, узонго и моне — большие тяжелые копья для слонов, узкой ланцетообразной формы; минанде, амбира с четырьмя зубцами под заостренным лезвием-наконечником, анзага — с тремя и катики — с одним зубцом, бали-бамба — еще одна форма с четырьмя зубцами, и т. д.
Интересно отметить, что наречие азанде, на котором говорят макарака, отличается большим богатством слов. Не говоря уже о таких языках, как, например, арабский, который для отдельных конкретных понятий, имеющих для арабов исключительное значение, как лошадь, лев, верблюд и др., располагает поразительным богатством наименований, отсутствующих в других развитых языках, — но и некоторые негритянские наречия имеют ту же особенность: живущие недалеко от азанде и макарака племена бари и динка имеют множество наименований для скота, в зависимости от его пола, возраста, цвета его кожи.
Я узнал от Дали о некоторых глубоко укоренившихся суеверных представлениях негров, которые имеют большое, часто роковое влияние на их жизнь. Как и большинство негритянских племен в Африке от востока до западного побережья, макарака имеют своих «делателей дождя». Если ко-му-нибудь желателен дождь, он обращается к колдуну; конечно, и здесь требуется «положить деньги на бочку». «Делатель дождя» зарывает в землю горшок с волшебными травой и кореньями, после чего неминуемо должен пойти дождь. Это суеверие глубоко укоренилось в народе. Мой осведомитель также свято верил в него; он заверял, что сам получил доказательство силы колдовства, в виде пятидневного дождя. Как я имел возможность наблюдать, некоторые макарака — прекрасные фокусники и, зная суеверность своих соплеменников, используют свои фокусы для личных выгод. Так, например, они проделывают опыты чудесных исцелений: после длинных вводных манипуляций так долго нажимают и мнут кожу пациента в каком-нибудь месте, пока оттуда якобы не вытягивают пучок волос какого-либо животного и показывают их больному, которому после этого, по их словам, ничего больше не остается, как выздороветь. Другим глубоко укоренившимся суеверием является вера в «дурной глаз» и порчу — между прочим, суеверие, также сильно распространенное и на юге Европы. Макарака не сомневаются, что человеку, больному истощением, кто-то подбавил в напиток, мериссу или воду, вредное вещество. Якобы виновного вскоре находят, и он зачастую умирает насильственной смертью. Я сам был свидетелем такого обвинения в зерибе Дали. Ко мне привели женщину и мужчину, исхудавшего, как скелет. Дали рассказал, что женщина уже раньше колдовством извела своих мужа и брата, теперь же она пробовала свое отвратительное искусство на этой жертве. «Ба-тал! Батал! (плохо! плохо!)» — очень оживленно повторял Дали.
Обвиненные в колдовстве негры часто обращаются с жалобами к чиновникам станции, которые, однако, оставляют их без внимания. Избиваемый и избегаемый всеми, виновный изгоняется в степь и там погибает, если с ним еще раньше не расправляются судом Линча {35}.
Нубийцы — донколанцы в отношении суеверности не уступают неграм; мои люди, как и вообще живущие в области донколанцы, верили в колдовство так же, как и сами макарака. Мой слуга Ахмет пришел даже с рассказом об одной женщине в Сеннаре, превращенной в гиену, заверяя, что сам был свидетелем этого случая.
