Но я начал вспоминать про четвертый класс моего среднего образования. Во время войны многие средние школы функционировали в качестве госпиталей. Когда в 1949 году я пришел в школу №7, она только что перестала быть лечебным учреждением и начала вновь воспитывать подрастающее поколение.
В ту далекую пору желающих реформировать образовательный процесс еще не было, и нас учили по старинке. Наряду с общеобразовательными предметами в учебный план входил и культурологический блок в виде уроков рисования и уроков пения. В силу своей малой сознательности мы к этим урокам относились недостаточно внимательно.
Особенно шумели мы на уроках пения. До такой степени, что не было слышно скрипки нашего учителя Константина Михайловича. Последний, относился к разряду типичных интеллигентов, любил музыку и даже писал детские оперы. Наше невнимательное отношение к музыкальному образованию его очень огорчало. И он изобрел оригинальный педагогический прием, позволяющий прекратить шум в классе и заставить учащихся петь гаммы, а также прочие входящие в учебный план музыкальные номера.
У нас в классе было много ребят, проживающих в районе Сенной площади, у которой в то время была дурная слава бандитского и воровского притона. Конечно, мои соученики – четвероклассники, бандитами не были. Они были просто хулиганами. Константин Михайлович выбрал из числа наиболее хулиганистых ребят трех надзирателей и попросил их обеспечивать порядок во время музыкального урока.
После такого нововведения уроки пения проходили следующим образом. Константин Михайлович входил со своей скрипочкой в класс, мы вставали, как положено по регламенту, и стояли весь урок, что не регламентировалось школьными правилами. А трое малолетних надзирателей с удовольствием исполняли просьбу учителя. Они ходили между рядов парт, помахивая ремнями, и бляхами этих ремней успокаивали нарушителей дисциплины. При этом, пользуясь служебным положением, «успокоители» позволяли себе сводить счеты с «маменькиными сынками», т.е. хлестали ремнями всех тех, кто им не нравился или кому они завидовали. А остальные стояли и пели под пиликанье скрипки патриотические песни: «Полюшко поле, полюшко широко поле, вот едут по полю герои», и т.д.
Только сейчас, написав эти строки, я понял, что Константин Михайлович не был оригинален. Подобный педагогический прием описан у Кафки. Это когда вассала, мало уважающего своего сюзерена, привязывали к лавке и на его обнаженной спине располагали утыканную гвоздями доску. Так как конфигурация гвоздей образовывала имя сюзерена, то, ударяя необходимое число раз по доске, экзекуторы вбивали в сознание отступника уважение к законному правителю.
Вспоминается еще один оригинальный педагогический прием, про который мне рассказывали приятельницы с истфака. В учебном плане факультета была педагогическая практика, и студентов четвертого курса разбросали по деревням для ее выполнения. Одна из подруг моих приятельниц должна была вести уроки в сельской школе недалеко от Шахуньи.
Но сельские дети относились к учебе невнимательно и очень шумели. К счастью юной преподавательницы, прямо напротив класса был расположен туалет типа нужник, от которого распространялся специфический запах. И вот, когда шум в классе превышал допустимую норму, будущий педагог открывала дверь класса и говорила: «Нюхайте, нюхайте, пока не угомонитесь!». Достаточно быстро шум в классе стихал и урок продолжался.
Аналогов подобного педагогического приема в мировой литературе я не встречал.
Я видел, как поет Вертинский
В восьмом классе (1953 год) я перестал быть отличником, так как увлекся светской жизнью. Эта моя новая жизнь началась с посещения школьного вечера по поводу очередной годовщины Великого Октября.
День выдался тяжелый, мы с товарищем ездили на свалку Ленинского радиозавода – единственный в то время доступный источник компонент для радиолюбительства. Честно говоря, по поводу доступности свалки я сильно преувеличил. Свалка находилась в семи километрах от города на Мызе, куда вдоль Арзамаского шоссе (ныне, проспект им. Гагарина) ходил только трамвай пятый номер. Громыхал трамвай не торопясь мимо водокачки (ныне, строительный техникум), затем мимо Дунькиной деревни (ныне, Нижегородский госуниверситет) и красных зданий Тобольских казарм. После деревянных строений Нового поселка пошли сплошные картофельные поля – парка им. Ленинского Комсомола не было и в проекте. Наконец, перед самой Мызой показались реликтовые сосны местной Швейцарии. Миновав красные корпуса радиозавода им. В.И. Ленина, мы долго лазили по склонам свалки – оврага, радуясь изредка драгоценным находкам в виде радиолампы или трансформатора.
Вернулись мы с товарищем после этой экспедиции весьма усталые и тут вспомнили, что в школе объявляли о праздничном вечере. Зачем это нам надо? Но все же из любопытства решили посетить торжественное мероприятие. Так и пошли в рабочей одежде.
Примечание 1 . В описываемый период времени, министерство образования придерживалось парадигмы раздельного обучения девочек и мальчиков (с целью воспитания высокой морали у будущих строителей коммунизма). И наша школа №7 носила гриф «мужской» со всеми вытекающими из этого последствиями.
Актовый зал школы славился как один из самых больших в городе. В этом зале под звуки радиолы топтались немногочисленные пары, по причине раздельного обучения в основном мальчик танцевал с мальчиком. Лишь некоторые старшеклассники целомудренно обнимали немногочисленных приглашенных дам, и гордо кружили их перед сидящим вдоль стен мужским населением школы №7.
Из любознательности и чтобы все испытать, мы с товарищем вышли на паркет зала и потоптались немного, пытаясь копировать опытных танцоров. Как сейчас помню, не получили мы от этого «танца» какого-либо удовольствия и пошли домой отдыхать.
Сейчас уже трудно вспомнить, по чьей инициативе организовался в школе кружок танцев для «чайников», как сказали бы сейчас продвинутые тинэйджеры. Скинулись родители по определенной сумме и пригласили в качестве преподавателя балерину из Оперного театра, что напротив школы.
Примечание 2 . В описываемый период времени вся официальная культурная общественность боролась с космополитизмом, который активно продвигали в советскую жизнь некоторые несознательные граждане. Одним из ударных кулаков космополитизма считался джаз – музыка для толстых, по определению пролетарского писателя Максима Горького. Понятие джаз толковалось весьма широко и кроме оперных арий, а также русских народных песен по радио другой музыки не звучало.
