— А деревянными граблями, осторожно, — продолжал дед. — Даже если какую и порвем, ну пойдет вторым сортом, так ведь не совсем же пропадет.
— А это тоже еда, — буркнул Казя Базя.
— Что за еда? — не понял дед.
— Рыба, говорю, и второго сорта тоже еда для людей.
Через какое-то время Женя с Есениным принесли из поселка по охапке вил и граблей — ну совершенно другая работа пошла. Что же касается поврежденной, чего боялся Джеламан, то она, конечно, была, но совсем пустяки: у этой «каменицы», как окрестил ее Полковник, и специально-то не так просто пробить ее наждачную кожу.
И когда у нас стало получаться — как же вспыхнуло радостью настроение! Женя сломал сразу двое вил подряд, ведь силищу свою не знает — как подденет! Казя Базя соорудил ему вилы с железной — из железной трубы — ручкой. И самые здоровые — Женя, дед, Есенин, Казя Базя, эти «бугаи», как называл их Полковник, — напрягаясь до треска в спинах, с треском заворачивали рыбу граблями или вилами и, как охапки сена, кидали в каплер. Ну, а тут уже все просто...
— Осторожнее, братки, осторожнее, — хлопотал Джеламан, — не рвите, не рвите, чтоб второго сорта не было!
— Все нормально, командир.
— Ну и Полковник!
— Голь на выдумки хитра.
Выгружали ее всю ночь. И наутро сразу же на лов. Настроение у всех такое было, будто каждый вот-вот взлетит. На переходе и невод готовили к замету, и палубу с трюмом к работе. Не успели как следует приготовить все, как уже возле вехи очутились, где Джеламан застолбил самое большое скопление рыбы, — и сразу в замет.
К вечеру этого же дня — рыба шла еще лучше, чем накануне, — мы были опять у причала рыбокомбината, загруженные так, что один нос нашей «Четверки» — МРС-4304 из моря торчит. И опять вилами ее да граблями... Приемщица удивленно качала головой и шептала что-то, будто «одержимые... бешеные... не человеки, дьяволы», и испещряла свой блокнот палочками да кружочками: это обозначения у нее там разных центнеров да тонн. Джеламан же, орудуя в трюме самыми большими вилами, хрипел:
— Давай, парни, давай! Пока вся армада флота подскочит, мы пару грузов выхватим!
А утром Джеламан снова торчал на своей вышке — верхнем мостике — и крутил замет.
Через три дня парни почти валились от усталости и бессонницы, потому что три часа перехода тратились на починку невода и приготовление судна к работе. Но у нас было уже полтысячи центнеров. Конечно же, о наших уловах стало известно сразу, никто не верил, что «боцманские слезы» можно брать в таком количестве. И плавбаза подошла, кинула якорь возле самой вешки, сдача стала теперь рядом, сон и отдых...
— Парни, — хрипловато говорил Джеламан; выглядел он симпатично: глаза ввалились и от бессонницы покраснели, щеки покрылись нежным пушком, а скулы обострились и потвердели, — дня через три подвалит сюда весь флот. Думаю, что никто не верит, что мы именно «семейное счастье» берем по стольку центнеров; подумают, берем промысловую, поэтому весь флот летит сюда как на пожар. А когда подвалит вся армия, со сдачей уже не будет раздолья, будут очереди, ждать придется. Да и... на весь флот граблей и вил в Анапке не найдется, сдачи будут медленнее. Поэтому кровь из носа — за три дня мы должны взять еще полтыщи! Навалимся, братки, пока мы одни на промысле, покажем настоящий класс...
И мы наваливались... показывали класс...
А база рядом... сон... сон... А Джеламан как одержимый прыгал прямо со своей вышки на кучу рыбы, трепещущую на палубе, хватал вилы и шуровал ее в трюм.
— Давай, братки, давай!
После сдачи подзывал Полковника:
— Веху видишь?
— Палку с флажком?
— Да.
— А че ж...
— Рули. — А сам доставал свой «талисман» и кидался к неводу. Чинил да налаживал невод.
— Еще заметик, братки!
Я не знаю, сколько человек может продержаться без сна, мы продержались восемь дней, если не считать те десять — пятнадцать минут, когда сейнер идет с тралением, — парни приваливались, где кого застал момент окончания выметки невода, и забывались на эти несколько минут... Хуже пришлось самому Джеламану, потому что эти минуты для него самого, как для капитана, самые главные — он же рыбу ловит, следит, как невод идет. Словом, мы не видели, когда он спал; он колотил себя по голове и цедил из термоса крепчайший чай. А вот страдал — не удивительно ли? — больше всех нас самый сильный физически — Женя. Он будто бы поседел за эти дни — вообще-то это соль отложилась на волосах и бородке, — потемнел лицом, глаза ввалились. Впрочем, все мы выглядели не лучше, только терпеливо переносили эту гонку, нам ведь не привыкать.
В первые дни этой гонки Женя, кстати, подтрунивал над всеми нами, особенно на выгрузке — Женя ведь своими вилами с железной ручкой центнеровыми «навильниками» выкидывал из трюма рыбу, — что, мол, мы мало захватываем своими вилами или не можем подвинуть тонный ящик с рыбой. Дед с Есениным тоже сдали; дед похудел немного, а Есенин каждую свободную минуту присаживался где-нибудь. Маркович особо помногу не брал на свои вилы, но всегда оказывался на самых авральных местах, всегда «под рукою» у Джеламана. А вот Казя Базя таким же и остался, только покрикивал на всех:
— А ну навались, мухобои!.. Одни страдания-а-а от той любви...
Да, собственно, в последние дни он один и занимался подготовкой невода к замету, по мелочам ремонтировал его — то наплав заменит, то дырочку зашьет.
Сам Джеламан с каждым днем — ну, это что-то непонятное! — после каждой сдачи, после каждого подъема становился неистовее:
— Давай, братки, давай!
И мы, стиснув зубы, брели на площадку и готовили невод к выметке, потом снова вилы или грабли... И откуда брались силы? Ведь думаешь, еще пару часиков продержусь на ногах, вот до конца выгрузки, и потом упаду и забуду про все. Но кончалась выгрузка, начиналась подготовка судна к работе, не успели вымыть трюм и починить невод, уже работа — летит в море со свистом невод, а через двадцать минут он уже ловит рыбу... Потом невод надо вытаскивать, рыбы целые кучи на палубе, ее надо в трюм... Ну, а раз поймали, ее же надо сдать... А тут Джеламан как дьявол прыгает с мостика, хватает вилы:
— Давай, братки, давай!
Как-то, подремывая над кружкой крепчайшего чая, Женя рассуждал:
— Я не знал, что так можно работать. Ведь мышцы теоретически не успевают обновиться глюкозой и салициловой кислотой, ведь все запасы углеводов в организме по теории не должны успеть обновиться, ведь теоретически...
— Ты давай-ка практически! — гремел Казя Базя. — Бери вилы — и в трюм... Мухобои... Одни страдания-а-а от той любви-и-и...
Полковник в эти дни сидел на пороге камбуза, его «баба-яга» постоянно гудела, на ней выкипал суп или догорала каша. В одной руке он держал банку с чаем — парни то и дело подскакивали к нему за свеженьким чаем, — в другой — термос. За его спиной возле переборки стояли миски с медузой, лавровые листочки виднелись там и просвечивались горошины черного перца; он ждал, когда все это застынет и будет холодец. Шутка эта, или, как мы называем подобные вещи, «козочка», вот как получилась.
