— А мне, Маркович, не хочется верить в эту всю чушь. Возможно, совпадение какое, игра случая.
— Положим, и я не верю, — прихлебывая чай, задумчиво говорил Иосиф Маркович, — но тут что-то есть. Видимо, интуиция.
— Интуиция?
— Да, интуиция. Память сердца. Ведь разум многое забывает; потом, он хитрый, всякому явлению найдет оправдание, а сердце никогда ничего не забывает, ничего не оправдывает. Оно само анализирует явления жизни, само делает выводы и подсказывает человеку. Вопреки, казалось бы, разуму и логике. Так как-то... Ну, а как же еще? Колдовства-то не бывает?
— Колдовства не бывает.
— Вот хоть Джеламан в этом смысле «дикарь», у него тоже понедельники черными днями считаются... или начнешь радоваться, когда рыба не в трюме еще... расстраивается как ребенок. Ну вот. Он твердо убежден, что нас в этом году заколдовал кто-то. А на самом деле все очень просто; кроме него самого и Кази Бази, никто рыбачить и не умел и не хотел. Проходная публика была, а не рыбаки, из тех, кто за длинным рублем гонится. Потом раза два случай подшутил... вот он и... Но рыбак он... впрочем, сам увидишь. Ну, я пойду, скоро уж вставать.
Маркович спустился в кубрик. А я не пошел спать, все торчал на мостике. Как же я, оказывается, соскучился по работе вот этой... Налил еще кружку чая, смотрел на темное ночное море. Потом выбрался на самый верхний, ходовой мостик — красота и ужас прознобили меня: вокруг черное и поблескивающее под неяркой луной беспредельное море — видно, конца этому морю нет — под темным, беззвездным и тоже беспредельным небом. На небе только две маленькие-маленькие звездочки, да злой и холоднющий ветер гонит полосы барашек от горизонта. Морозно... Сейнер кланяется барашкам, клюет носом и в этом величии мрачной беспредельности и бесконечности моря и неба словно маленький клопик...
Утром вышли на палубу. Она покрыта хрустящей пленочкой, в ватервейсах лед потолще, на железе игольчатый иней, а ветер холодный до огненности. Неуютно и холодно... и солнце какое-то красное и холодное.
Подняли первый трал, в нем центнеров пятнадцать «боцманских слез». Улов, конечно, замечательный, да и рыба чистая, без всякого прилова, даже без водорослей, но вот что с нею делать?
— Вот это «каменица»! — восторгался Полковник; ребята засмеялись: «каменушку» переделал на «каменицу». — Да вы не смейтесь, красивая жа!
Но смех был недолгим. Сам Джеламан, обойдя вокруг вороха рыбы — она так и лежала кучей, даже по палубе не растекалась, что со всякой рыбой бывает, — присел на борт, стащил шапку за одно ухо и печально улыбнулся.
— А ведь красавица, — сказал дед и тоже взял рыбину. Рассматривал, нюхал зачем-то. — Красавица, черт, хоть влюбляйся...
— Одни-и-и страдания-а от той любви... — пропел Казя Базя и стал готовить трюм.
— Правда, что страдания, — сказал Джеламан. — Ну что с нею делать? В трюм? А выгружать как? Она же слипнется своими каменистыми спинами да брюхами, не раздерешь...
Кожа у камбалы-каменушки покрыта мельчайшими — правда, два ряда, что идут от головы до хвоста, один по спинке, а другой по брюшку, довольно крупные, — даже мельче песчинок, кристалликами. Наподобие крупного наждака. Ногами двигать при сортировке ее нельзя: сапоги сразу протираются.
— А что мы можем взять на палубу? — еще грустнее сказал дед. — Тридцать центнеров? Но ведь это пустяки.
— Это пустяк...
— Это не работа...
Все молчали. Покидать ее в трюм — дело не долгое, и трюм при таких уловах заполнить недолго, но вот как выгружать? Да и можно ли выгрузить из трюма?
— Если бы немного было примеси промысловой, чтоб она хоть чуть скользила. А то ведь и сачок не всунешь, и от палубы не отдерешь, — сокрушался дед. — Если бы...
— «Если бы, если» — пустые слова.
— Командир! — Дед стал серьезным. Он могучим исполином стоял перед кучей рыбы. Желваки на скулах ходили, руки в бока, ноги широко расставлены. Смотрел не на рыбу, а будто мимо, хоть больше вроде и смотреть некуда, будто не видел рыбу. — Я предлагаю, командир, смайнать ее в трюм.
— Ва-банк?
— Ва-банк!
— А потом?
— Будем посмотреть.
— А кто думает по-другому? — спросил Джеламан. Он тоже смотрел на рыбу и тоже будто не видел ее.
Все молчали.
— Так кто что мне скажет? — опять спросил Джеламан.
Все молчали.
— Ва-банк! — И Джеламан полез на свою вышку крутить очередной замет.
Следующее траление было еще богаче, центнеров двадцать подняли и прямо из невода вывалили ее в трюм. Джеламан на этом месте поставил веху и тралил вокруг нее — траления шли одно богаче другого. К обеду и трюм был забит, и на палубе она не вмещалась уже... Работали с какой-то отчаянной решимостью: «Пропадать так пропадать, снявши голову, по волосам...»
Весь переход на сдачу Джеламан сидел на борту — руки его были всунуты в рукава шубы — и был мрачный. Впрочем, все были мрачные, кроме Полковника...
Когда пришли в Анапку и пришвартовались к причалу рыбокомбината, приемщица как глянула на эти горы рыбы на палубе да еще подошла к трюму, только и всплеснула руками. Потом посмотрела на нас:
— Что же вы с нею будете делать? Ведь никто по стольку еще не привозил. Ну привозили по тридцать, даже по сорок центнеров, а вы набухали... поумираете.
— Тетенька, приглашаю тебя на свои похороны, — сказал дед.
— Ой, дяденька, дяденька!
Начали выгружать. С палубой, конечно, разделались, хоть и долго пришлось поднатуживаться, но вот подошел трюм. Как ее оттуда? Не то чтобы каплер, сачок не всунешь в эту слипшуюся массу рыбьих тел. Начали выкидывать вручную, по одной, две рыбины — сколько захватишь. Не одни бы сутки нам пришлось мучиться, но тут главную роль сыграл Полковник.
— Ну и уляглась, — ворчал он, таская рыбины за хвосты, — как сено в силосной яме.
— Ты из деревни?
— А откель жа? Дак мы сначала слоями яё отдирали. Граблями подцепишь, да как завернешь...
— Кого же вы заворачивали? — спросил дед.
— Да силос, кого ж?
Дед перестал работать, поднял бровь. Потом хлопнул Полковника по плечу, от чего тот сразу присел до лежачего положения.
— Да ты чего? Да я тебе чего? — возмущался, поднимаясь, Полковник. — Чи я тебе враг какой...
— Не враг, а друг, — сказал дед. — А может, и герой. — И повернулся ко всем нам: — А что, если, други мои, нам послушаться Полковника: достать вилы — и вилами ее... Или какие-нибудь грабли. Чтобы хоть поддевать ее.
— Граблями ящче лучше, — причитал Полковник.
Джеламан задумался. Мы тоже приостановили работу.
— Граблями как завернешь... — продолжал ворчать Полковник.
— Ну что ж, — сказал Джеламан. — Но можем порвать ее, повредить...
