При нашем появлении все останавливается. Крестьяне растерянно смотрят на нас. Мальчонки проворно скатываются с берега и заходят в воду, чтобы разглядеть нас поближе. Затем они возвращаются по уши мокрые, карабкаются на свои насесты и сильно хлещут животных, заставляя их тронуться с места. Возобновляется непрерывный и медленный скрип колеса — теперь он будет слышаться на реке весь день, а иногда и ночью. На орошенных таким способом берегах Нила — поля дурры, гороха и бобов. Низко склонясь к земле, с мотыгами в руках работают женщины. На них длинные черные, доходящие до пят покрывала, но лица открыты.
Часто видим, как они, стирая на берегу, украдкой следят за нами, но тотчас отворачиваются, едва мы начинаем на них смотреть или намереваемся сфотографировать.
Пользуясь отсутствием ветра, продолжаем плыть даже в самый солнцепек. Полдень. Зной нестерпимый, но у нас в голове одна мысль: как можно скорее добраться до Хартума. В настоящий момент он манит нас своими огнями сильнее, чем Париж или Нью-Йорк
.
Местные жители спешно покинули берега Нила, поля, водочерпалки: все попрятались в тень, под деревьями или в тростниках. Все, кроме нас.
Когда же и нам становится невтерпеж жариться на солнце, вытаскиваем свои каяки на песок, при этом дикие гуси и утки поднимают невероятный крик, точно мы собираемся их резать. Сняв с себя то немногое, что служит нам одеждой, с наслаждением погружаемся в прохладные воды Нила. Только это и помогает выдерживать зной.
Сегодня мы шли удовлетворительно: пройдено километров сорок-сорок пять. Хорошо бы придерживаться такой нормы изо дня в день!
Останавливаемся до захода солнца, соблазненные чудесным песчаным пляжем, окаймленным мимозами и лугом с густой травой. На песке нежатся зеленовато-коричневые, как окрестный пейзаж, крупные вараны и черепахи. Последние ныряют в реку с быстротой, какую никак у них не заподозришь, а вараны молниеносно исчезают в чаще.
Расположившись на облюбованном месте, решаем спать под открытым небом, а не в палатке. Местность настолько сухая, что комары как будто совсем исчезли.
Жан раскладывает наши кровати. Джон отправляется с ружьем на поиски дичи, а я готовлю вечернюю трапезу.
Джон все больше становится похож на Робинзона. У него такая же борода, такой же несложный костюм и те же удачи на поприще добычи пищи.
Джон внимательно изучает следы пресмыкающихся на песке. Нам видно, как он опускается на колени, что-то разыскивает, поднимается, останавливается и всматривается, пока не скрывается от нас за поворотом отмели.
У Джона, великого следопыта, очевидно, есть кое-что на примете.
Еще не совсем стемнело, когда он вернулся и, торжествуя, преподнес мне в своей бойскаутской шляпе штук тридцать шариков для настольного тенниса. Это черепашьи яйца, которых вполне достаточно, чтобы приготовить хороший омлет. Яйца совсем свежие. Сказать, что мы отменно попировали — было бы преувеличением, но омлет вполне съедобен. Джон даже нашел, что блюдо имеет привкус икры, я же про себя подумал, что оно скорее попахивает дымом от костра, на котором приготовлялось.
Во всяком случае это блюдо внесло разнообразие в обычное меню и пользовалось огромным успехом даже у Жана, который вообще не имеет своего мнения в вопросах кулинарии и ест одинаково невозмутимо и молча все, что я ему ни подаю. Мы уже лакомились жареной саранчей у бари на Бахр-эль-Гебеле, ели подрумяненных термитов у баганда, дурру с подливкой из вареных муравьев у нилотов, но еще никогда не пробовали омлета из черепашьих яиц. Теперь мы удовлетворены сверх ожиданий.
В этот вечер мы впервые за много времени чувствуем во время сна нежное дуновение прохладного ветерка, который нам хотелось бы ощущать в течение дня вместо беспощадного северного ветра, сделавшегося нашим главным врагом с тех пор, как нас перестали терзать комары.
Растянувшись на своих алюминиевых ложах, долго еще созерцаем усеянный звездами небесный свод, красоту которого не опишешь никакими словами. Кажется, Псикари, офицер, проведший всю жизнь в пустыне, сказал, что созвездия тропической ночи словно притягивают к себе человека. Это очень верно. Испытываешь чувство, будто расстаешься с телесной оболочкой и уносишься в бесконечное пространство, затем витаешь в глубокой синеве небес, ненадолго задерживаешься на серпе луны, переносишься от звезды к звезде по тверди, сверкающей мириадами огней, скользишь по туманностям, пока не погружаешься в прозрачную ткань Млечного Пути. Грезим с открытыми глазами, теряясь в таинственном мерцании светил, а когда становится свежо, забираемся в спальные мешки и погружаемся в сон.
Мои звездные сны нарушает громкий храп, и я просыпаюсь. Звуки доносятся с койки Жана, у которого дыхание затруднено гайморитом. Но усталость валит меня, и я тотчас же засыпаю.
6 марта. Поутру ветер возобновился с новой силой. Плывем по реке, покрытой барашками. Жан учит нас с Джоном держать лопасть весла так, чтобы уменьшить поверхность сопротивления ветру, но тем не менее мы продвигаемся со скоростью улитки, ползущей по капустному листу. Мы с досадой смотрим, как убийственно медленно проплывает мимо нас берег. Вот скрипучая сакие, потом скала, понемногу сползающая в реку, фелука с надутыми парусами, хорошим ходом идущая нам навстречу, снова скрипучее колесо сакие... Решительно, этому не будет конца!
День начался плохо. Джон неудачно повернул лодку бортом к волне и опрокинулся. Хорошо, что это произошло в десяти метрах от берега, на неглубоком месте.
Мой фотоаппарат, который я ему только что переедал, выкупался, так что до Хартума он выбыл из строя. Выудив поплывшую по реке кладь Джона, решаем остановиться в бухточке и дождаться более благоприятной погоды.
Ветер не дает нам выбраться почти целый день. Это тем более досадно, что мы рассчитывали к вечеру достигнуть Кости, значительного центра перед Хартумом. Об этом нечего больше думать.
К концу дня ветер, как всегда, стихает, и мы пускаемся в путь, но наши злоключения еще не кончились.
С наступлением темноты обнаруживаем, что плывем по затопленному лесу. Что бы это значило? Каяки то и дело натыкаются на пни, залитые водой, и цепляются за ветки, распростершиеся над самой поверхностью реки. Уж не произошел ли внезапный паводок? Но течение очень спокойное, поэтому такое предположение отпадает. Чтобы не продырявить обшивку каяков, решаем сделать остановку. Выбираемся на берег. На этот раз ставим палатку, так как вновь появились комары.
7 марта. Проснувшись, отправляемся смотреть затопленный лес. Низкие берега Нила залиты водой (глубина тридцать или сорок сантиметров). Деревья — колючие, с искривленными суками, покрытыми зеленой листвой. Это свидетельствует о том, что они не всегда стоят в воде. Дело, очевидно, в плотине, регулирующей уровень воды в реке. Вспоминаем о плотине Гебель-Аулия, главном распределителе вод Белого Нила, находящейся в четырехстах километрах на север. На этом участке Нил течет с таким незначительным уклоном, что влияние этой плотины ощущается и за сотни километров вверх по реке, даже теперь, когда вода в ней не доходит до максимального уровня.
