Эту экзотичную церемонию проводов, происходившую в полумраке часовни, Вильям Рубрук непременно узнал бы. Два ряда высоких широких скамей образовывали центральный проход. На каждой скамье, лицом друг к другу и скрестив ноги, сидели рядком престарелые ламы в ярко-красных облачениях. Перед каждым из них лежали книги с мантрами и маленькие бронзовые молитвенные колокольчики. Они беспрестанно бормотали молитвы, каждая фраза повторялась вновь и вновь, постепенно повышаясь в тоне, пока наконец не достигала потрясающей кульминации. В этот миг самый старый, но очень энергичный лама в конце ряда схватил изогнутые барабанные палочки и резво застучал в барабан, висевший у него на левом плече, а остальные принялись дуть в трубы из раковин и звонить в бронзовые колокольчики. Эта оглушительная какофония звона, грохота и рева труб призвана была отогнать от нашего предприятия всех злых духов. Затем шум разом стих, и вновь зазвучало монотонно-напевное бормотание, теперь приглушенное, на низких тонах, и все повторилось сначала.
Тем, кто отправлялся в путь, предназначались места во втором ряду скамей, позади монахов, и слуги-миряне в коричневых одеждах обнесли нас большими блюдами с кусками священного хлеба: этот сладкий хлеб пекли из белой муки, и его формовали так, чтобы наверху образовывалось маленькое углубление, которое заполняли кусками сахара и темно-желтыми кубиками сушеного варенья. Из громадного медного чайника наливали соленый чай. В честь нашего отбытия на маленьком алтаре мигали пламенем свечи, в металлической ванночке курился ладан. Все вокруг было красным: плащи монахов, выкрашенные красной краской столбы и потолок, свисавшие с потолка знамена, красные кисточки, красное пламя, красные отсветы, отражающиеся на сморщенных лицах лам и на их бритых блестящих черепах.
Настоятель вручил нам талисманы на счастье, дешевые бронзовые рамочки с изображениями индийских божеств, ничем не отличающиеся от тех, какие продаются в ларьках на базарах, и я повесил свой на шею под рубашку. Затем нас проводили через дверь часовни и через скопление любопытных, заглядывавших внутрь. Дождь ослабел, и хотя он по-прежнему моросил, возле наших лошадей, которых привела группа пастухов, собралась приличная толпа. Животные стояли в ряд, нервно переступая копытами, и монголка в национальном костюме предлагала по очереди каждому наезднику ковш кобыльего молока из деревянной бадьи. При этом она опускалась на колени в мокрую траву, потом, после того, как мы отпивали, вставала и окропляла молочным ручейком голову коню, потом — стремя, а затем — мокрый лошадиный круп. Мы сели в седла, и молоко по-прежнему капало с наших несчастных лошадей. Ведомая юным монахом-послушником, несущим ярко-красное знамя на древке, неровная колонна проехала через заросший травой монастырский комплекс к громадным двойным воротам под надвратной башней. Кто-то потянул за створки, открывая их, петли издали вполне уместный драматический скрежет и скрип, и мы направились по уклону сквозь очередную толпу зевак. Когда мы повернули направо, в счастливую сторону, еще один лама в красном окунул свой черпак в ведро с кобыльим молоком и плеснул им в небеса, дабы умилостивить духов. Смешавшиеся с дождинками капельки молока обрызгали нас.
Через десять минут небеса вновь разверзлись, и за сильным ливнем даже не было видно дорогу впереди. Мокрые и продрогшие, мы передали наших лошадей проводникам, а сами залезли в принадлежащий местной коммуне протекающий джип, который и отвез нас в лагерь. Нам с Полом хватило одного взгляда на новую официальную экспедиционную палатку, кособокую и обвисшую, чтобы счесть за лучшее снова установить нашу маленькую горную палатку, предварительно осушив для нее ровный участок земли. Там мы и пережидали дождь, пока нас не позвали в пастушеский гыр на пир. В качестве взноса в экспедиционные запасы Ариунболд просил меня взять четыре дюжины бутылок местной водки. «Пригодятся как подарки для проводников-пастухов», — сказал он мне, когда я заметил, что для вьючных пони четыре ящика водки будут тяжелым и очень хрупким грузом.
Волновался я напрасно. Этим вечером была выпита половина водочных запасов, предназначенных для всего путешествия. Наследующее утро монголы встали поздно и с жалким и недовольным видом слонялись по лагерю. Мы с Полом спать легли рано, поэтому были в сравнительно хорошем настроении. Остальные были вялыми и страдали от похмелья.
Под ночным дождем знаменитая новая палатка Ариунболда осела еще больше, и вода просачивалась через ткань. По-видимому, перед тем как начать шить палатку, никому и в голову не пришло проверить, водонепроницаем ли сам материал. Как выяснилось, этим свойством он не обладал. Поэтому остаток следующего дня лагерь был украшен всем экспедиционным имуществом — повсюду развесили на просушку причудливые рубахи, дээлы, джинсовые куртки, с которых стекала краска. Все это отняло то малое время, какое Ариунболд отвел для последних приготовлений.
Из всей монгольской команды только у Байяра средневековый костюм оказался сухим. О предварительной примерке никто в Улан-Баторе не побеспокоился, и в его случае с размером сильно промахнулись. Когда он оделся на церемонию проводов, рукава его дээла висели на фут ниже пальцев, а подолом он почти подметал землю. Байяр выглядел в точности как цирковой клоун в слишком большом наряде, а когда он попытался подпоясать дээл кожаным патронташем с карманчиками для батарей кинокамеры, это была пародия на тему «Монгол на Диком Западе». Скорчив гримасу и подмигнув мне с Полом, он снял нелепый наряд и больше ни разу его не надевал.
Старт той части проекта, за которую отвечал Ариунболд, был омрачен сыростью и грязью, и я поймал себя на мысли, что гадаю, пойдут ли дела лучше, как было во время пробного похода по Хэнтэю, или нет. Ариунболд хвастался, что славные монгольские лошади доберутся до Баян-Улэгэя самое большее за четыре недели. Но я был полон сомнений. По моим оценкам, на дорогу должно уйти по меньшей мере два месяца, с учетом дней отдыха. Если только дилетантское поведение Ариунболда не изменится к лучшему, есть риск упустить драгоценную возможность для более глубокого изучения традиционной Монголии.
Глава 8. Сотня запасных лошадей
Днем мы вернулись в буддистский монастырь, чтобы набрать запасных лошадей. Оказалось, что трое аратов, взятых нами в проводники, привели на территорию монастыря табун — более сотни лошадей. Теперь они вылавливали их в монастырском дворе, орудуя приспособлениями под названием «урга» — подобием удочки с кожаной петлей на конце. Ими ловили животных, чтобы оседлать. Для этого жертв гоняли до дальних храмов и обратно эффектным галопом. Развлечение было непредвиденным — этакое импровизированное родео, но против него не возражал никто, даже ламы. Полудикие лошадки брыкались, зачастую отказываясь подчиняться, даже когда петля сдавливала им горло. Тогда пастуху приходилось затягивать ремень до тех пор, пока полузадушенное животное не начинало хрипеть и дергаться. После чего пастух брал лошадь за ухо, чтобы та не могла убежать, и обуздывал.
