— Ла-Маншский флот не вернется в Плимут, — сказал Корнваллис. — Сейчас мы должны это обсудить.
Воцарилось молчание. Корнваллис явно ждал ответной реплики. Ее подал мрачный Коллинз.
— А как быть с водой, сэр? С провиантом?
— Это все нам пришлют.
— И воду, сэр?
— Да. Я приказал построить четыре водоналивных судна. Они доставят нам воду. Провиантские суда — еду Каждый новый корабль, присоединяющийся к эскадре, будет привозить свежую пищу, овощи, живой скот, сколько сможет взять. Это спасет нас от цинги. Я не отпущу ни одно судно для возобновления запасов.
— Значит, мы до зимних штормов не увидим Плимут?
— И после тоже, — сказал Корнваллис. — Ни одни корабль, ни один капитан не войдет в Плимут без моего приказа. Должен ли я объяснять таким опытным офицерам, почему?
Хорнблауэру, как и всем другим, причина была очевидна. Ла-Маншский флот может укрыться где-нибудь, когда задуют юго-западные штормовые ветра, поскольку при таком направлении ветра французский флот не сможет выйти из Бреста. Но Плимутский залив для этого не подходит — восточный ветер сможет задержать там британский флот на несколько дней, для французов же этот ветер будет попутным. Немало и других причин. Болезни, например — каждый капитан знает, что команда тем здоровее, чем дольше она находится в море. И дезертирство. Кутежи на берегу серьезно подрывают дисциплину.
— Но шторма, сэр? — спросил кто-то. — Нас вынесет из Ла-Манша.
— Нет, — решительно ответил Корнваллис. — Если нас вынесет, место встречи в Торском заливе. Там мы и встанем на якорь.
Послышалось смущенное перешептывание. Торский залив мало пригоден для стоянки — практически не защищен с запада — зато с переменой ветра эскадра сможет выйти в море и обойти Уэссан прежде, чем неповоротливый французский флот минует Гуль.
— Значит, никто из нас не ступит на английский берег до конца войны, сэр? — спросил Коллинз.
Корнваллис улыбнулся.
— Не надо так говорить. Все вы и каждый в отдельности сможет сойти на берег… — Говоря, он улыбался все шире, — в следующую минуту после того, как на него ступлю я сам.
Все засмеялись, если и недовольно, то во всяком случае не без восхищения. Хорнблауэр, внимательно следивший за разговором, вдруг что-то понял. Вопросы и замечания Коллинза оказывались на удивление кстати. Хорнблауэр заподозрил, что слышал заранее подготовленный диалог, и подозрение это укрепилось, когда он вспомнил, что Коллинз — первый капитан Корнваллиса, начальник штаба, как сказали бы французы. Хорнблауэр снова посмотрел на Корнваллиса. Он не мог не восхищаться адмиралом, чье внешнее простодушие скрывало такую ловкость. Хорнблауэр мог поздравить себя с тем, что он, младший офицер среди капитанов с большим стажем, выдающимися заслугами и благородным происхождением, разгадал секрет. Он испытал приступ самодовольства — чувства для него непривычного и очень приятного.
Самодовольство вкупе с марочным портвейном на время помешали ему осознать все вытекающие из слов адмирала следствия. Вдруг все переменилось. Новая мысль бросила его в пучину отчаяния. Он физически почувствовал то же, что испытывал, когда идущий в крутой бейдевинд шлюп взбирался на волну и, кренясь, резко падал вниз. Мария! Он обнадежил ее обещанием скорой встречи. На «Отчаянном» осталось воды и провианта всего дней на пятнадцать; свежую провизию ему доставят, но с водой (так он думал) дело иное. Он был уверен, что время от времени будет заходить в Плимут за водой, провиантом и топливом. Теперь Мария не увидит своего мужа во все время беременности. И сам он (Хорнблауэр удивился, насколько сильно его это огорчило) будет лишен радости видеть ее в это время. И еще: придется написать ей и объяснить, что он не сдержит свое обещание, что они никак не смогут увидеться. Он причинит ей страдание. Мало того, ей станет ясно, что ее кумир — человек, который не может, или не хочет, держать слово.
От этих переживаний, от мысленно возникшего перед ним образа Марии, Хорнблауэра отвлек звук собственного имени — говорили о нем. Почти все присутствующие смотрели в его сторону. Хорнблауэру пришлось судорожно шарить в памяти, пытаясь сообразить, о чем же шел разговор, пока он был погружен в свои мысли. Кто-то — может быть, сам Корнваллис — сказал, что собранная им на французском побережье информация была очень полезна. Но даже под угрозой смерти Хорнблауэр не мог бы вспомнить, что же говорилось дальше. И вот он сидел под взглядами собравшихся капитанов, озираясь в изумлении, которое пытался скрыть под напускным бесстрастием.
— Мы все интересуемся источниками вашей информации, Хорнблауэр, — подсказал Корнваллис, очевидно повторяя сказанное прежде.
Хорнблауэр отрицательно замотал головой, категорически отказываясь отвечать. Он сделал это прежде, чем успел проанализировать ситуацию, прежде, чем успел облечь свой категорический отказ в любезные слова.
— Нет, — сказал он, подкрепляя свой жест. Народу много; ничто, сказанное в такой большой компании, не останется тайной. Ловцы сардин и омаров, с которыми он имел тайные сношения, которых он подкупал английским — точнее, французским — золотом, будут без промедления схвачены и казнены, если до французских властей что-нибудь дойдет. Никогда и ничего он больше от них не узнает. Хорнблауэр ни в коем случае не желал разглашать свои секреты. С другой стороны — каждый из сидевших вкруг него капитанов может серьезно повлиять на его карьеру. К счастью, он уже категорически — категоричней некуда — отказался отвечать, и за это надо благодарить Марию. Хватит думать о Марии, нужно придумывать, как смягчить свои резкие слова.
— Это гораздо серьезнее, чем секрет выкармливания цыплят, сэр, — сказал он и в порыве вдохновения переложил ответственность на вышестоящего. — Я не стану раскрывать свои операции, кроме как по прямому приказу.
Его чувства, напряженные до предела, уловили сочувствие в ответной реакции Корнваллиса.
— Я уверен, в этом нет нужды, Хорнблауэр, — сказал Корнваллис, поворачиваясь к остальным. Показалось Хорнблауэру, что, прежде чем повернуться, адмирал легонько ему подмигнул. Или нет? Хорнблауэр не знал.
Разговор перешел на обсуждение предстоящих действий, и Хорнблауэр вдруг ощутил в общей атмосфере нечто, вызвавшее у него жгучую обиду. Эти боевые офицеры, капитаны линейных судов, охотно оставляли подробности разведывательных операций младшему, едва ли достойному их высочайшего внимания. Они не будут марать белые аристократические пальцы — если ничтожный капитан-лейтенант ничтожного шлюпа согласен этим заниматься, они, так и быть, с презрением оставляют это ему.
