Над Ла-Маншем бушевал январский штормовой ветер. Порывами налетал дождь, крупные капли громко стучали о брезентовые куртки дежуривших на палубе офицеров и матросов. Ветер дул так сильно и так долго, что даже в замкнутых водах Спитхеда военный корабль неуклюже кренился, слегка качаясь в неспокойном море, и с резкими толчками стопорился натянутыми якорными канатами. К кораблю приближалась лодка – гребли две дюжие женщины. Лодка бешено плясала на крутых волнах, то и дело зарываясь в них носом, и оставляя за кормой густую пелену брызг. Женщина, сидевшая на носу, хорошо знала свое дело. Бросая быстрые взгляды через плечо, она не только вела лодку по курсу, но и направляла ее носом в самые большие волны, чтобы та не опрокинулась. Лодка медленно двигалась вдоль правого борта «Юстиниана». Когда она подошла к грот-русленю[1], ее окликнул вахтенный мичман.
– Так точно! – во весь голос крикнула загребная. По старинной и странной флотской традиции такой ответ означал, что в лодке находится офицер. Вероятно, это относилось к съежившейся на корме фигуре, более походившей на прикрытую плащом груду тряпья.
Все это наблюдал мистер Мастерс, вахтенный лейтенант; он укрывался с подветренной стороны кнехтов бизань-мачты. По команде вахтенного мичмана лодка подошла к грот-русленю и надолго скрылась из глаз – видимо, офицер никак не мог подняться на борт. Наконец, лодка вновь появилась в поле зрения Мастерса: женщины отвалили от корабля и ставили крошечный люггерный парус, под которым лодка, уже без пассажира, устремилась к Портсмуту, прыгая на волнах, как лошадь через препятствия. Когда она отошла, Мастерс заметил, что по шканцам приближаются двое. Новоприбывшего сопровождал вахтенный мичман; он указал на Мастерса и вернулся к грот-русленю. Мистер Мастерс прослужил на флоте до седых волос, имел счастье получить лейтенантский чин и давно понял, что капитаном не сделается никогда. Не сильно огорчаясь этим, он обратил свой ум на изучение окружающих.
Посему он внимательно разглядывал человека, который шел сейчас к нему. Это был худощавый юноша, почти мальчик, ростом чуть выше среднего; голенастые ноги в больших коротких сапогах, неуклюже выпирающие локти. На нем была плохо подогнанная форма, насквозь мокрая от брызг; из высокого воротника торчала тощая шея, лицо было бледное, скуластое. Белое лицо – редкость на корабле, чьи обитатели быстро загорают до черноты, но у новичка оно было не просто белым; на впалых щеках отчетливо проступал зеленоватый оттенок. Юношу явно укачало в лодке. Черные глаза на бледном лице казались по контрасту дырами в листе бумаги – Мастерс с легким интересом отметил, что, несмотря на морскую болезнь, обладатель их пристально оглядывается вокруг, изучая новую обстановку. В глазах светилось непобедимое любопытство, которое не смогли заглушить ни робость, ни морская болезнь. Мистер Мастерс проницательно заключил, что юноше свойственны осторожность и дальновидность; он изучает новое окружение с тем, чтобы приготовиться к новым испытаниям. Так, наверное, смотрел на львов библейский Даниил.
Темные глаза юноши встретились с глазами Мастерса, он остановился, смущенно поднял руку к полям промокшей шляпы. Потом открыл рот и хотел что-то произнести, но так и застыл в приступе робости, не произнеся ни слова. Наконец он собрался с духом и выдавил из себя заранее заготовленную фразу:
– Прибыл на борт, сэр.
– Ваше имя? – спросил Мастерс, напрасно прождав, что юноша представится сам.
– Г-Горацио Хорнблауэр, сэр. Мичман, – выговорил тот.
– Очень хорошо, мистер Хорнблауэр, – также официально ответил Мастерс. – Дэннаж ваш с вами?
Слова такого Хорнблауэр никогда не слышал, но у него хватило сообразительности догадаться, что оно значит.
– Мой рундук, сэр. Он… он у входного порта, – выговорил Хорнблауэр с легким колебанием – он знал, что поднялся на корабль через входной порт и что сундучок надо называть рундуком, но требовалось некоторое усилие, чтобы самому произнести эти слова.
– Я велю отнести его вниз, – сказал Мастерс, – и вам лучше отправиться туда же. Капитан на берегу, а первый лейтенант велел ни при каких обстоятельствах не беспокоить его до восьми склянок, так что я советую вам, мистер Хорнблауэр, как можно скорее снять мокрую одежду.
– Да, сэр, – ответил Хорнблауэр и в тот же момент по лицу Мастерса понял, что употребил неправильное слово. Прежде, чем Мастерс успел сделать ему замечание, он исправился, с трудом веря, что люди произносят такие слова не только на сцене.
– Есть, сэр, – и после секундного раздумья снова поднес руку к полям шляпы.
Мастерс отсалютовал в ответ и обернулся к одному из посыльных, дрожавших под слабым укрытием фальшборта.
– Юнга! Проводите мистера Хорнблауэра вниз в мичманскую каюту.
– Есть, сэр.
Хорнблауэр последовал за мальчиком вперед к грота-люку. Он и так едва держался на ногах от морской болезни, да еще по дороге несколько раз терял равновесие, когда резкий ветер заставлял «Юстиниана» толчком натягивать якорный канат. Подойдя к люку, юнга скользнул вниз по трапу. Хорнблауэру пришлось уцепиться за поручни и с опаской спускаться сначала в полумрак нижней пушечной палубы, затем в сумрак твиндека. В ноздри ему ударили разнообразные и необычные запахи, в уши хлынули странные незнакомые звуки. У подножия каждого трапа юнга терпеливо ждал, в лице его читалось плохо скрываемое презрение. За последним спуском несколько шагов – Хорнблауэр окончательно потерял всякое представление о направлении и не знал, идут ли они к корме или к носу – и они очутились в темной нише. Сальная свеча, воткнутая в медную пластину на круглом столе, лишь сгущала тени. За столом сидели человек шесть без сюртуков. Юнга исчез, оставив Хорнблауэра стоять, и прошло несколько секунд, прежде чем на него обратил внимание усатый мужчина, сидевший во главе стола.
– Говори, ужасное виденье, – произнес тот. Хорнблауэра затошнило. Сказывалось путешествие в лодке, духота и вонь твиндека. Говорить было трудно, и он не знал, как выразиться.
– Меня зовут Хорнблауэр, – пробормотал он, наконец.
– Здорово же тебе не повезло, – без тени сочувствия произнес другой мужчина.
Тут в ревущем мире за бортом корабля ветер резко сменил направление, слегка накренив «Юстиниана», повернул его и снова резко натянул якорные канаты. Хорнблауэру показалось, что мир перевернулся. Юноша закачался и покрылся потом, хотя весь дрожал от холода.
