Он очень самонадеян. Он уверен, что сворачивать нужно за вторым углом справа, и его ничем не переубедить, что на самом деле сворачивать нужно за третьим. Он уверен, что успеет перебежать дорогу, и будет уверен до тех пор, пока не обернется на раздавленную тележку. Здесь он признает свою ошибку, это так. Только что толку. Размером и силой он обычно равняется молодому бычку, а в напарниках у него, как правило, бывает или малодушный старик (или старуха), или маленькое дитя, так что он всегда прав. Самое страшное наказание, которое может ему учинить хозяин, — оставить дома, а с тележкой уйти сам. Но наш немец слишком мягкосердечен и делает так нечасто.
Невозможно поверить, что собаку впрягают в тележку на радость кому-то другому. Я уверен, что немецкий крестьянин придумал эту маленькую упряжечку и приспособил тележечку исключительно с целью доставить собственному псу удовольствие. В других странах — в Бельгии, Голландии, Франции — я видел случаи грубого обращения с гужевыми собаками; я видел, как те надрывались, но в Германии — никогда.
Немцы обращаются с животными крайне жестоко. Я видел, как какой-то немец стоял перед своей кобылой и поносил ее на чем стоит свет. Лошадь стояла как ни в чем не бывало. Немец, устав ругаться, позвал на помощь жену. Когда жена пришла, он стал рассказывать, чем животное провинилось. Рассказ привел женщину почти в такое же исступление, и они стали поносить лошадь вдвоем. Они прошлись по ее покойной матушке, оскорбили батюшку; они опустились до язвительных замечаний в отношении ее внешнего вида, умственных способностей, нравственных критериев, состоятельности как представителя вида.
Некоторое время шквал оскорблений животное сносило с примерной кротостью, затем поступило самым в данных обстоятельствах оптимальным образом. По-прежнему владея собой, оно потихоньку тронулось с места. Женщина вернулась к своей стирке, а мужчина пошел за лошадью по дороге, продолжая оскорблять животное.
Более добросердечного народа, чем немцы, не требуется. Жестокость к детям или животным в этой стране почти неизвестна. Кнут для немца — музыкальный инструмент; его щелканье раздается с утра до вечера. Только, однако, одного итальянца-извозчика — когда я увидел, в Дрездене, как он использовал его по назначению, — едва не линчевала разгневанная толпа. Германия — единственная страна в Европе, где путешественник может спокойно садиться в карету, будучи уверен, что его кроткого, усердного четвероного друга не замучат непосильной работой и не обидят.
Ферма в Шварцвальде: ее коммуникабельное общежитие. — Ее благоухание. — Джордж наотрез отказывается валяться в постели после четырех утра. — Дорога, с которой не собьешься. — Мое особенное шестое чувство. — Неблагодарная компания. — Гаррис как ученый. — Его бодрая уверенность. — Деревня: где она была и где она должна была быть. — Джордж: его план. — Променад «а-ля франсе». — Немецкий кучер спит и бодрствует. — Человек, который распространяет английский язык за границей.
Один раз мы очень устали; до ближайшего населенного пункта было далеко, и мы заночевали на ферме. Немалое очарование здешней фермы заключается в ее коммуникабельном общежитии. Коровы проживают в соседней комнате; лошади обретаются наверху; гуси и утки обитают в кухне; дети, цыплята и поросята населяют всю остальную площадь.
Вы одеваетесь и вдруг слышите за спиной хрюканье:
— Доброе утро! У вас не найдется картофельных очистков? Нет, вижу, что нет. До свидания.
Затем раздается кудахтанье; из-за угла тянется шея старой курицы.
— Хорошее утро, да? Я тут со своим червячком, вы не против? А то в целом доме угла не найти, где можно спокойно позавтракать. Я с цыпляческих лет не люблю глотать абы как. А теперь у самой двенадцать, хоть вешайся. Всем кусок подавай. Я залезу к вам на постель, вы ведь не против? Может, хоть здесь меня не найдут.
Пока вы совершаете свой туалет, в дверь просовывается масса разнообразных голов; они явно считают, что в комнате разместился передвижной зверинец. Вам непонятно, мальчики это или девочки, и остается надеяться, что все-таки мальчики. Дверь закрывать бесполезно, потому что запереть ее нечем; стоит вам отойти, дверь толкают, и она отворяется снова.
Ваш завтрак похож на трапезу блудного сына*: пара свиней забегает составить компанию; у порога вас неодобрительно обсуждает стайка пожилых гусей (они так шушукаются, вдобавок к возмущенному виду, что вам все понятно — это сплетни чистой воды). Случается, в дверь снисходительно заглядывает корова.
Эта обстановка Ноева ковчега, я полагаю, как раз и сообщает здешней ферме ее характерный запах. Этот запах сравнить ни с чем другим невозможно. Возьмите роз, сыра лимбург, бриолина, немного лука с вереском, персиков, грязной воды после стирки, добавьте немного морского воздуха и трупного запаха и все это перемешайте. Конкретного запаха не различить, но чувствуешь, что все это здесь присутствует — все ароматы, когда-либо обнаруженные на Земле. Сами фермеры этот букет обожают; окон они не открывают, и он сохраняется; он у них тщательно закупорен. Захотите отвлечься — идите на улицу и вдыхайте аромат сосен или лесных фиалок. А дом есть дом.
Спустя какое-то время, как мне говорили, к этому привыкаешь; этого не хватает, без этого невозможно уснуть.
На следующий день нам предстоял долгий путь, и мы, таким образом, хотели встать пораньше — даже в шесть, если не перебудим весь дом. Мы справились у хозяйки, можно ли так будет сделать. Она сказала, что, скорее всего, можно. Ее самой, наверное, в это время не будет: в этот день она обыкновенно отправляется в город (а это миль восемь) и раньше семи назад обычно не возвращается; но, наверное, муж или кто-нибудь из сыновей вернется домой пообедать — приблизительно в это время. Так или так, но кого-нибудь, конечно, пришлют, чтобы нас разбудили и собрали на стол.
Получилось так, что будить нас не пришлось. Мы проснулись в четыре сами по себе. Мы встали, чтобы сбежать от шума и грохота, от которого у нас заболела голова. Во сколько встают крестьяне Шварцвальда летом, я сказать не могу: нам показалось, они вставали всю ночь. А первое, что делает житель Шварцвальда, когда встает, — надевает пару тяжелых башмаков на деревянной подошве и совершает восстановительный моцион по дому. Пока раза три он не пройдется вверх-вниз по лестнице, он не чувствует, что проснулся. Наконец, проснувшись как следует, он поднимается в конюшню и будит лошадь. (Дома в Шварцвальде обычно строятся на склоне крутой горы, так что конюшня и хлев получаются наверху, а сеновал — внизу.) Затем, как представляется, лошадь также совершает восстановительный моцион по дому; проследив за этим, хозяин спускается в кухню и начинает колоть дрова. Наколов достаточное количество, он, доволен собой, затягивает песню. Взвесив все обстоятельства, мы пришли к заключению, что ничего лучше нам не придумать, как последовать такому замечательному примеру. В то утро валяться в постели не захотел даже Джордж.
