Елена Чекулаева - Блистательный Париж. История. Легенды. Предания

Шарлота Корде

В характере Шарлотты Корде мало что женского. Ей было 25 лет. Вся ее жизнь, кроме одной недели, никакого значения не имеет. Но зато та неделя, 11 —17 июля 1793 года, имеет бессмертное историческое значение. Шарлотта Корде приехала из нормандского городка в Париж для того, чтобы убить Марата. Эта девушка выследила и зарезала в ванне «друга народа» так же хладнокровно, как старый опытный охотник выслеживает и бьет в лесу опасного зверя. Затем последовал арест, суд, гильотина. Все это она приняла как неизбежное.

Шарлотта Корде являлась правнучкой Корнеля, и все французские историки неизменно это подчеркивают. Ее ответы следователям и судьям дошли до нас не в газетных статьях и не в воспоминаниях современников, а в сухой, деловитой, фотографически точной передаче судебного протокола. И в самом деле, многие из этих ответов могли бы затмить знаменитейшие стихи ее предка. Корнель имел полную возможность оттачивать месяцами свои «Пусть он умрет». Шарлотта отвечала немедленно на вопросы, которых, естественно, не предвидела. «Кто внушил вам столько ненависти?» — «Мне чужой ненависти не требовалось, у меня было достаточно своей». Сила ответа именно в том, что она и не думала о корнелевских фразах, — так рисоваться почти невозможно. Самыми простыми, ясными словами она объясняла свою теорему Монтане и Фукье-Тенвилю; не ее вина и не ее заслуга в том, что эта теорема была так страшна.

На суде и на следствии она имела дело с врагами. Но ее предсмертные письма обращены к друзьям. Письмо Шарлотты к Барбару, написанное за три дня до казни, наполнено юмором: «Гражданин, вы пожелали узнать подробности моего путешествия. Я не избавлю вас ни от одной мельчайшей подробности».

Легкий юмор не покидал ее. В защитники она хотела пригласить — Робеспьера. Она видела страшное тело в ванне, поток крови, хлынувший из-под ее кинжала, остановившиеся стеклянные глаза — и через два дня пишет: «Уже два дня я наслаждаюсь покоем». Ш. Корде не верила в Бога; ее загробная жизнь — «елисейские поля» газет того времени. О своих друзьях она пишет: «Они будут счастливы, когда увидят меня на небесных елисейских полях рядом с Брутом...» Тогда ни одна статья не обходилась без кинжала Брута. По зловещему совпадению, о кинжале Брута писал в ванне и Марат за несколько минут до прихода Шарлотты. Марат высказывал надежду, что кинжал Брута сразит прусского короля.

Самое слабое в показаниях Шарлотты Корде — это объяснение, которое она дает своему делу. Она даже возводит на Марата напраслину, обвиняя его в финансовых спекуляциях, — в этом он был совершенно неповинен.

Убийство Марата много раз описывалось весьма подробно. Самый точный рассказ о нем принадлежит Кабанесу и Дефрансу; самый талантливый, бесспорно, Ленотру.

...В двенадцатом часу утра Шарлотта Корде подъехала на извозчике к дому № 30 по улице Кордельеров, поднялась по лестнице к квартире Марата и позвонила. Ей открыла дверь Симон Эврар. Хорошо одетая миловидная барышня (как известно, показания современников о наружности Шарлотты резко расходятся). Одни говорят, что она была красавица. Другие решительно это отрицают. Шарлотта заявила, что желает поговорить с «другом народа». Это желание не понравилось некрасивой сожительнице Марата. Симон Эврар не впустила гостью, сказав, что «друг народа» по утрам не принимает.

Шарлотта вернулась в гостиницу и отправила Марату по городской почте письмо, в котором просила ее принять по очень важному делу. В шестом часу вечера Шарлотта Корде послала за парикмахером. Когда ее прическа была готова, она переоделась и в белом платье, в шали, в высокой шляпе с черно-зеленой кокардой, с веером в руке отправилась снова на улицу Кордельеров. За корсажем у нее был спрятан большой столовый нож с черной рукояткой, утром купленный в Пале-Рояле. Почему она избрала нож, а не пистолет? Никак нельзя было предвидеть, что «друг народа» примет ее голый, в ванне.

Симон Эврар снова отказалась принять нарядную даму. Шарлотта настаивала. Марат в ванной услышал их спор и, узнав в чем дело, велел позвать посетительницу в ванную. Нравы в революционной Франции были вольные.

Он сидел в ванне напротив географической карты, висевшей на стене между двумя пистолетами. Над картой была сделана надпись — одно слово: «Смерть», — этот человек до конца своих дней оставался плохим литератором. Шарлотта села рядом с ним на табурет.

Их разговор длился четверть часа, хотя она могла убить Марата в первую же минуту, но лишь услышав его признание, что он скоро всех (жирондистов) гильотинирует в Париже, она вонзила в него нож.

Марат вскрикнул, позвал на помощь: «Ко мне, друг мой, ко мне!» — и захрипел, обливаясь кровью. Симон Эврар вбежала в ванную и заголосила. Комиссионер Лоран Ба схватил стул и бросился на выбежавшую в переднюю даму в высокой шляпе.

Профессор Олар в своей классической книге почтительно говорит о культе Марата, распространившемся после его убийства по всей Франции. В самом деле, такой культ был.

Тело «друга народа» было забальзамировано. При этом не обошлось без неприятностей. Врач Дешан, которому поручена была работа, потребовал за нее большую сумму: 6000 ливров. Начальство объявило Дешану, что, собственно, ему ни гроша платить не следовало бы: «республиканец должен считать себя вознагражденным за свой труд честью — тем, что он способствовал сохранению останков великого человека». Довод был, в пору террора, весьма сильный, и Дешан поспешил принять предложенные ему сверх чести полторы тысячи ливров. Это тоже было вполне приличной платой, особенно если принять во внимание, что предприимчивый врач выполнил свою задачу плохо: труп разложился уже на следующий день после бальзамирования.

Сердце Марата было извлечено из тела и помещено в специальный сосуд. У зловещей истории похорон была и комическая сторона. Она заключалась в том, что люди, горячо оплакивавшие Марата, в действительности терпеть его не могли. Между тем Марата ненавидели почти все — от рядовых членов «горы» до Дантона и до Робеспьера. Робеспьер и Дантон смотрели из окон дома на улице Оноре, как везли на эшафот Шарлотту Корде; но какие чувства они испытывали в эту минуту — теперь об этом вряд ли кто-нибудь узнает.

Были, разумеется, и исключения. К их числу принадлежал Давид. Он обожал Марата, как в молодости обожал Людовика XVI, как обожал потом Робеспьера, как еще позднее обожал Наполеона. Давид искренно любил всех своих покровителей. Он и предавал их столь же наивно-простодушно. В некоторое оправдание художнику следует сказать, что при огромном своем таланте он был чрезвычайно наивен. На Давида и было возложено главное руководство похоронами: он был присяжный церемониймейстер революции.