Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Я надеялся встретить их поднимающимися вверх, однако просчитался, пришлось идти до самого бивака. Пху Тарке и Да Намгьял были там, поднялись, как было условлено, со своим грузом, но дальше не по­шли, а Пасанг Пхутар, остававшийся на биваке все время, лежал и стонал в палатке.

– Я заболел, – сказал он мне. – Заболел и умираю.

– Ничего подобного, – ответил я. – Ты попра­вишься. Ты встанешь сейчас и понесешь груз на Южное седло.

Он сказал, что не может. Я ответил, что он должен. Мы спорили, я выругал его, потом поколотил, чтобы он убедился, что еще не умер. На этот раз дело об­стояло совсем иначе, чем когда те двое решили вер­нуться. Если не доставить грузы на седло, альпинисты там погибнут. А если я оставлю Пасанга лежать в па­латке, он умрет и в самом деле, а не только в своем воображении. Он был действительно болен, выбился из сил и чувствовал себя скверно. Но идти он еще мог. И должен был.

– Пошли! Пошли, Жокей! – подгонял я его. (Мы звали его Жокеем потому, что он был маленького роста и нередко участвовал в скачках в Дарджилин­ге.) В конце концов мне удалось поднять его на ноги и вытащить из палатки. Мы взвалили ноши на спины и пошли. Мы лезли, карабкались, спотыкались и до­брались, наконец, все четверо до макушки Контрфор­са женевцев, а оттуда вниз на седло. Теперь мы нако­нец-то имели все необходимое и могли начинать штурм вершины.

Много диких и пустынных мест видал я на своем веку, но ничего подобного Южному седлу. Оно лежит на высоте 7879 метров между Эверестом и Лхотсе и совершенно лишено мягкого снегового покрова – го­лая, смерзшаяся площадка изо льда и камня, над кото­рой, не переставая, проносится ветер. Мы были почти на наибольшей высоте, когда-либо достигнутой в горах человеком, а над нами возвышалась еще громадной горой вершина Эвереста. Самый удобный путь шел, как нам казалось, вверх по снежному склону, затем по гребню, но как пойдет восхождение, мы не могли знать, пока не окажемся там. Мы даже не видели главной вершины, она укрылась за несколько более низкой Южной вершиной.

Настала ночь. Над седлом завывал ветер. Мы с Ламбером делили палатку на двоих и всячески ста­рались согреться. Правда, эта ночь не была такой тяжелой, как предыдущая, но все же нам пришлось нелегко. Утром стало ясно, что остальные шерпы не в состоянии продолжать подъем. Жокей все собирал­ся умирать, причем было видно, что он по-настоящему болен; остальные чувствовали себя немногим лучше. Швейцарцы понимали, что для штурма вершины не­обходимо разбить еще один лагерь, VII, на гребне над нами, и предложили Пху Тарке и Да Намгьялу специальное вознаграждение, если они попытаются перенести снаряжение. Однако оба отказались. Они не только выбились из сил, но и пали духом; не толь­ко не хотели идти выше, но умоляли и меня не делать этого. Однако я стоял на своем не менее решительно, чем они, и в конце концов было найдено единственно возможное решение. Мы подняли Жокея на ноги и крепко привязали его к Пху Тарке и Да Намгьялу, после чего они втроем двинулись вниз, а мы четверо стали готовиться к дальнейшему восхождению. Без помощи ушедших мы могли нести лишь небольшую часть необходимого для лагеря VII имущества, и на­дежды на успех заметно сократились. Однако делать было нечего.

И вот мы вышли в путь двумя связками – Обер с Флори, Ламбер со мной. Мы карабкались час за часом – от седла вверх по крутому снежному склону к подножью юго-восточного гребня, затем по самому гребню. Погода стояла ясная, гора защищала нас от западного ветра, тем не менее мы шли очень медлен­но – из-за высоты и трудностей, связанных с поиском надежного пути. У нас была с собой только одна палатка, которую нес я, и на один день продоволь­ствия; сверх того каждый нес по небольшому кисло­родному баллону. Впервые в горах я пользовался кислородом, однако он помогал нам мало. Аппараты действовали, только когда мы отдыхали или останав­ливались, а на ходу, когда кислород был нам нужнее всего, они отказывали. И все-таки мы продолжали восхождение. Достигли высоты 8200 метров, пошли еще дальше. «Мой личный рекорд побит, – подумал я. – Мы выше, чем в 1938 году по ту сторону горы в лагере VI». Однако до вершины оставалось еще свыше шестисот метров.

На высоте 8405 метров мы остановились. Дальше идти в этот день не могли. Как я уже говорил, мы несли очень небольшой груз. Вероятно, швейцарцы собирались в этот день произвести только разведку, оставить возможно выше палатку и немного продоволь­ствия, спуститься обратно и вернуться наверх уже после того, как подойдут еще носильщики. Но погода стояла на редкость хорошая. Мы с Ламбером сохранили некоторый запас сил. Я увидел небольшую поч­ти ровную площадку, на которой можно было поста­вить палатку, показал на нее и сказал:

– Следовало бы переночевать здесь сегодня. Ламбер улыбнулся – он явно думал то же, что и я. Обер и Флори догнали нас, они переговорили втроем с Ламбером, и было решено, что первые двое уйдут вниз, а мы останемся. Утром, если погода удер­жится, попробуем взять вершину.

Обер и Флори сложили свои ноши. «Берегите се­бя», – сказали они со слезами на глазах. Они были в хорошей форме, как и мы с Ламбером, и могли тоже остаться, с такой же надеждой на успех, как мы. Но у нас была только одна палатка и очень мало про­довольствия, и они без единого слова принесли жерт­ву. Так принято в горах.

Обер и Флори ушли. Вот они превратились в ма­ленькие точки, вот исчезли совсем. Мы поставили палаточку, спотыкаясь и задыхаясь от напряжения, однако, закончив работу, сразу же почувствовали се­бя хорошо. Погода стояла такая ясная, что мы даже посидели немного снаружи в угасающем свете солн­ца. Не зная языка друг друга, мы не очень-то могли беседовать. Впрочем, мы и не ощущали особенной потребности говорить. Я указал рукой кверху и про­изнес по-английски:

– Завтра – вы и я.

Ламбер улыбнулся и ответил:

– Са va bien!

Стемнело, стало холоднее, и мы забрались в па­латку. Примуса у нас не было, но мы и не хотели есть. Ограничились небольшой порцией сыра, который за­пили несколькими глотками снеговой воды. Спальных мешков мы тоже не имели; лежали вплотную один к другому, хлопая и растирая друг друга, чтобы под­держивать кровообращение. Думаю, что мне от этого было больше пользы, чем Ламберу, потому что я сред­него роста, а он такой длинный и огромный, что я мог согревать его только по частям. И все же он заботил­ся не о себе, а обо мне; особенно он боялся, что я от­морожу ноги.

– Мне что, – говорил Ламбер, – у меня пальцев нет. Но ты свои ноги береги!

О сне не могло быть и речи. Да мы и не хотели спать. Лежа неподвижно без спальных мешков, мы, наверное, замерзли бы насмерть. Поэтому мы вози­лись и растирались, растирались и возились, а время шло бесконечно медленно… Наконец в палатку про­ник серый рассвет. Окоченевшие, промерзшие на­сквозь, мы выбрались наружу и осмотрелись. Увиден­ное нас не обрадовало – погода ухудшилась. Она не испортилась безнадежно, бури не было, но небо на юге и западе затянули тучи, усилившийся ветер хле­стал по лицу ледяными кристалликами. Раздумье длилось недолго, и, как всегда, нам не нужны были слова. Ламбер показал большим пальцем в сторону гребня, я улыбнулся и кивнул. Мы слишком далеко зашли, чтобы сдаваться. Надо сделать попытку.