Можно поражаться его невежеству, раздражаться от его глупости, беситься от его самомнения. Но факт остается фактом — он-то и англизирует Европу. Это для него швейцарский крестьянин топает зимним вечером по снегам в английскую школу, открытую в каждой деревне. Это для него извозчик и контролер, горничная и прачка сидят над английской грамматикой и сборниками разговорных фраз. Это для него лавочники и торговцы тысячами посылают сыновей и дочерей учиться во всякий английский городишко. Это для него владельцы отелей и ресторанов пишут в конце своих объявлений: «Свободное знание английского обязательно».
Если англоязычные народы возьмут за правило говорить не только по-английски, триумфальное шествие английского языка по планете прекратится. Англичанин стоит в толпе иноземцев и звенит своим золотом:
— Плачу, — кричит он, — всем, кто говорит по-английски!
Вот кто великий просветитель. В теории мы можем презирать его. На практике мы должны снять перед ним шляпу. Он миссионер английского языка.
Мы скорбим приземленным страстям немцев. — Великолепный вид, при котором нет ресторана. — Что европеец думает о британце? — У британца не хватает ума сообразить, что от дождя можно укрыться. — Усталый скиталец с кирпичом на веревке. — Избиение собаки. — Место, неадекватное для проживания. — Плодородный край. — Жизнерадостный старикан торопится в гору. — Джордж, встревоженный наступлением позднего времени, спешит прочь. — Гаррис спешит за ним, чтобы показать дорогу. — Я не терплю одиночества и тороплюсь за Гаррисом. — Произношение, разработанное специально для иностранцев.
Возвышенную душу англосакса в значительной степени угнетает приземленная страсть, согласно которой конечной целью любой экскурсии у немца должен быть ресторан. На вершине горы, в волшебной теснине, на глухом перевале, у водопада или вьющегося потока стоит неизменно набитый битком «Wirtschaft» [Таверна, трактир.]. Но как можно восторгаться пейзажем в окружении заляпанных пивом столов? Как можно предаваться историческим грезам в аромате жареной телятины со шпинатом?
Один раз мы, предаваясь возвышенным мыслям, поднимались на гору сквозь густую лесную чащу.
— А наверху, — горько завершил Гаррис, когда мы остановились перевести дух и затянуть пояса еще на одну дырочку, — будет дешевенький ресторан, где народ будет лопать бифштексы, жевать сливовые пироги и хлестать белое вино.
— Ты думаешь? — отозвался Джордж.
— Сто процентов. Ты сам знаешь, как у них это бывает. Здесь ни одной рощицы не посвятят созерцанию и одиночеству; ценителю природы не оставят ни одной вершины; все будет изгажено грубым и материальным.
— Я так прикинул, — заметил я, — мы успеем еще к часу, если, конечно, не будем копаться.
— «Mittagstisch» [Накрытый к обеду стол.] как раз будет готов, — простонал Гаррис. — Наверняка будет эта маленькая голубая форель, которую они здесь ловят. От съестного-спиртного в Германии, похоже, никуда не деться. С ума сойти!
Мы возобновили дорогу, и в прелести нашей прогулки праведный гнев был забыт.
Моя оценка оказалась корректной. Без четверти час Гаррис, который шел впереди, объявил:
— Мы пришли! Я вижу вершину.
— Где наш ресторан? — спросил Джордж.
— Не вижу... Но он где-то здесь, можешь не беспокоиться, чтоб ему было пусто.
Через пять минут мы были уже на вершине. Мы посмотрели на север, на юг, на запад и на восток, затем друг на друга.
— Вид грандиозный, да? — сказал Гаррис.
— Великолепный, — согласился я.
— Роскошный, — отметил Джордж.
— Наконец-то у них хватило ума, — сказал Гаррис, — убрать трактир с глаз подальше.
— Они его действительно, похоже, куда-то спрятали, — сказал Джордж.
— Рестораны не так уж и бесят, когда их не суют под нос, — сказал Гаррис.
— Если ресторан не торчит где попало, — заметил я, — то ресторан, конечно, идея хорошая.
— Да, но я бы хотел знать, куда они его поставили, — отозвался Джордж.
— А что, если нам его поискать? — воодушевился Гаррис.
Идея пришлась по душе. Мне было самому интересно. Мы договорились разойтись в разные стороны, затем вернуться к вершине и сообщить, как продвигается дело. Через полчаса мы собрались снова. Слов не требовалось. Все три наших лица ясно сообщали, что мы, наконец, открыли заповедный уголок Германии, который никто не успел осквернить, мерзко спекулируя пищей и выпивкой.
— Никогда бы не поверил, — покачал головой Гаррис. — А вы?
— Должен сказать, — сказал я, — это единственная четверть квадратной мили во всем «Фатерланде» без ресторана.
— И мы, три иностранца, на нее наткнулись, — сказал Джордж, — в два счета.
— Верно, — кивнул я. — Теперь, по чистому везению, мы можем ублаготворить свои высшие чувства, не оскорбляя их влечением к низменному. Взгляните на свечение над теми далекими пиками! Не правда ли, восхитительно?
— Кстати, о низменном, — сказал Джордж, — как, ты говоришь, быстрее спуститься?
— Дорога налево, — ответил я, заглядывая в путеводитель, — идет в Зонненштайг... Где, кстати, я вижу «Goldener Adler» [Золотой орел.], о котором отзываются очень недурно... Туда часа два. С правой дороги, хотя она немного длиннее, «открывается великолепная панорама».
— Все панорамы, — сказал Гаррис, — одинаково великолепны. Вы так не считаете?
— Лично я, — сказал Джордж, — иду дорогой налево.
И мы с Гаррисом пошли за ним.
Но нам не удалось спуститься так быстро, как мы рассчитывали. В этих краях грозы собираются очень быстро, и не успели мы прошагать пятнадцать минут, как перед нами встал вопрос — найти укрытие или вымокнуть до костей и не просохнуть до вечера. Мы выбрали первое и нашли дерево, которого при обычных обстоятельствах нам бы вполне хватило. Но гроза в Шварцвальде — обстоятельство не обычное. Поначалу мы утешались баснями, что такой страшный ливень также быстро пройдет. Затем попытались успокоиться соображением, что если уж не пройдет, то скоро нам нечего будет опасаться вымокнуть еще больше.
— Раз уж так получилось, — сказал Гаррис, — я был бы даже рад, если бы здесь нашелся какой-нибудь ресторан.
— Вымокнуть, да еще проголодаться, — отозвался Джордж, — не вижу особой радости. Жду еще пять минут и двигаю дальше.
— Эти глухие горные уголки, — заметил я, — просто очаровательны — в хорошую погоду. В дождь, да еще в таком возрасте, когда...
В этот момент нас окликнули. Футах в пятидесяти от нас стоял какой-то упитанный господин под огромным зонтиком.
