De Agostini Picture Library/Getty Images
Предания аборигенов, записанные во всех уголках Австралии, ясно доказывают, что эти животные были частью окружающего мира древних жителей континента, их до сих пор вспоминают со страхом и благоговением: эти впечатления тысячелетиями передавались с помощью уникальной устной традиции.
Некоторые сказания аборигенов уходят корнями в прошлое на… пятнадцать тысяч лет! Неразрывность, которая заставляет бледнеть письменность: по сравнению с подобной историей наши собственные литературные памятники, похоже, не стоят и папируса, на котором записаны. Мы считаем нашу историю более прочной, более реальной — потому только, что она запечатлена письменами. Но старейшие письменные источники и близко не подходят к подобному отрезку времени. И разве обязательно записанные на бумаге слова должны казаться правдивее, реальнее устных преданий?
Аделаида — небольшой город на южной кромке континента, это последнее поселение приличных размеров на пути в грандиозные пустыни на западе. Здесь расположен Нулларбор (буквально «ноль деревьев»), мое любимое название пустынной местности. Я качу на велосипеде по главной улице Аделаиды, мимо старых колониальных зданий с зелеными лужайками. В крошечном городском парке сидит кучка аборигенов. В нескольких метрах по улице с ревом проносятся автомобили, щелкают каблуками пешеходы. Небольшая группа туземных жителей похожа на стайку живых призраков, они напоминают о седой старине этой страны — места, занятого ныне европейцами. Эти люди — если и не хранители этой земли, то, по крайней мере, ее дети. Она породила их, сделала теми, кто они есть. Они воплощают ее, но они не правят ею (должен признаться, это мое собственное, окрашенное в романтические тона толкование).
Они решили собраться именно здесь, на маленьком участке газона прямо посреди города, на виду у прохожих и проезжих, но аборигенов по большей части не замечают, они остаются невидимыми, — и это говорит о многом. Это знак, напоминание, живой плакат, указывающий на то, что все постройки вокруг, вся наша суета, да и сами мы, проходящие или проезжающие мимо, — лишь тонкий наносной слой. Присутствие древних людей говорит о существовании неспешной, глубокой истории, еле заметных биологических изменений, которые этот «новый» мир европейских колонизаторов старается заглушить, закрыть потоком бесчисленных новшеств и неистовством коммерции, лишь бы стереть все упоминания об этой истории из памяти людей. Аборигены — будто фига в сторону нависающих офисных зданий и приглаженных лужаек.
Я еду дальше на запад, к океану, по велосипедной дорожке, ведущей вдоль разделяющей Аделаиду надвое реки Торренс. Дорожка вьется в эвкалиптовых рощах (камедные деревья, как их здесь называют), облюбованных сороками и пеликанами.
Постепенно редея, эвкалипты в итоге исчезают вовсе, и река впадает в море. Воскресный день, жара, но в этой части пляжа всего шестеро отдыхающих. Будь пляж так же близок от города подобных размеров на каком-нибудь другом континенте, тут яблоку некуда было бы упасть. Торговцы вразнос надрывались бы, предлагая всякую всячину, а к пляжу было бы не подступиться из-за припаркованных машин. Похоже, европейским поселенцам едва хватило времени на то, чтобы освоить побережье этой новой страны, большая часть которой так и не была ими захвачена.
Чуть дальше по берегу, в городке Чарлз-Старт, имеются кафе и ресторанчики с видом на океан. Я заказываю пиво с кальмарами и несколько разных овощных соусов, все очень вкусное. Эта простая, ни на что не претендующая пища великолепна. Иммигранты, прибывшие в Австралию из Средиземноморья, явно оказали мощное позитивное влияние — на кухню, в частности. Я пробовал здесь безыскусного осьминога с зеленью, который был гораздо, гораздо лучше тощих щупалец, которые подают в некоторых первоклассных ресторанах Нью-Йорка. Этот напоминал стейк с толстыми присосками сбоку.
В Мельбурне я еду вдоль набережной реки, когда неожиданно вижу толпу, собравшуюся на открытие нового городского парка. Сегодня отмечается День Австралии, и в парке вовсю идет празднование. Для аборигенов этот день воплощает начало унижения, кошмара, деградации. Я решаю отметить его, оказав уважение легендарному местному бандиту Неду Келли, и поворачиваю назад, чтобы посетить выставку, открывшуюся в городской тюрьме, где он был казнен.
Фотография, сделанная в день казни, рисует его похожим скорее на шиковатого мудреца-отшельника, чем на бандита.
Снимок предоставлен Государственной библиотекой Виктории. Фото Чарльза Неттлтона
Доспехи Неда Келли. Снимок предоставлен Государственной библиотекой Виктории
В истории Келли, похоже, содержится немало смягчающих его вину обстоятельств. Он был ирландцем, а люди, стоявшие в то время у власти, сплошь были англичанами и привычно взирали на ирландцев сверху вниз, считая их отбросами общества и относясь к ним соответственно. Возможно, с Недом обошлись несправедливо, прежде чем он преступил закон и в итоге был вынужден скрываться от преследования и вступать в кровавые схватки с полицией. Уже загнанный в угол, Келли подготовился к последнему противостоянию, собственноручно смастерив доспехи, которые, как он надеялся, помогли бы ему выжить. Он понимал, что шансы его банды невелики, а потому избрал простую тактику: уничтожить как можно больше полицейских, пока его не прикончит удачный выстрел. Кто-то из соперников повалил его, поразив Келли в колени.
Когда я бываю в Австралии (а случается это довольно часто), все местные жители наперебой сообщают мне, что я не видел страны, если не побывал во внутренней ее части. Я решил принять вызов и прокатиться по Красной Середине свободным маршрутом, который приведет меня в Улуру (Айерс-Рок), Элис-Спрингс и Кингс-каньон.
Оказавшись в Элис-Спрингс, я повсюду вижу аборигенов — не то что в городах на побережье, — хотя в городе они в основном отдыхают в парках, в сени немногочисленных деревьев. Я получил официальное разрешение проехать по землям аборигенов и направился на запад во взятой напрокат машине. Довольно скоро все следы присутствия людей по обочинам дороги начали исчезать, хотя я еще какое-то время слушал по радио трансляцию крикетного матча. Что может быть скучнее крикета? Вот и ответ.
Вскоре с дороги исчезла разметка, а вместе с ней — столбы, несущие телефонные и электрические линии: во всяком случае, их нигде не видно, равно как и любых признаков обитания. Крикет постепенно затих. Ничто не указывает на то, что здесь когда-либо ступала нога европейца, хотя я по-прежнему еду по асфальтированной дороге — пока, по крайней мере.
