Они опасались происков ЦРУ. В недавно опубликованных документах сообщалось, что между 1960 и 1961 годами, сразу после инаугурации Джона Кеннеди, ЦРУ сотрудничало с чикагской мафией, которая имела свои счеты с Фиделем Кастро, прикрывшим их доходные кубинские казино, и намеревалась расправиться с ним.
Команда из трех хорошо осведомленных агентов безопасности вела допрос два часа. Они проверили каждую страницу моего паспорта в попытке привязать каждую из моих печатей на въезд и выезд к каким-либо антикоммунистическим событиям в мире. Был ли я каким-либо образом связан с гибелью президента Туркменистана? Принимал ли участие в референдуме в Венесуэле, на котором Уго Чавес проиграл два года назад? Какую роль сыграл в смещении президента Фиджи? Было ли совпадением мое нахождение в Хартуме в день, когда Чад атаковал и практически захватил город? Присутствовал ли я при переговорах о продлении права США использовать авиабазу в Казахстане? Почему антиправительственные мятежи пришлись ровно на тот день, когда я приземлился в Бангалоре? Я правда думал, что они поверят, будто простым совпадением было то, что через два дня после моего отбытия со Шри-Ланки правительство вновь направило свои силы против борцов за свободу «Тигров Тамил-Илама»? И разве Латвия не попросила Россию вывести войска из Риги сразу после моего отъезда? (Здесь они блефовали: мои латвийские печати стояли в старом паспорте.) Разве США не начали подготавливать Джибути в качестве базы для атаки на Саддама Хусейна, как раз когда я был там? И разве Эфиопия и Эритрея не возобновили военные действия после того, как я посетил обе страны?
Я попытался объяснить как можно более вежливо, что все это были просто самые настоящие совпадения, и если бы я организовал хотя бы четверть этих событий, то стал бы лучшим секретным агентом в истории. Снова и снова я старался доказать им, что, если бы я был агентом ЦРУ, у меня была бы куча паспортов на разные имена и у них не было бы возможности отследить мои перемещения. Но все было тщетно.
Убедительным доводом в пользу моей невиновности стал мой ответ на вопрос, где я собирался остановиться в Гаване. Когда я назвал им свой хостел для путешественников и показал им квитанцию о резервировании, сделанную через безобидную подставную компанию в Торонто, так как эмбарго США запрещало американцам использовать кредитку для любых платежных операций, связанных с Кубой, они быстро поставили печать и позволили мне сесть на самолет до Гаваны. Они сразу смекнули, что уважаемый агент ЦРУ не позволил бы себе остановиться в такой дыре.
Гавана прекрасна. Люди здесь невероятно приветливы и добры ко всем редким гринго, попадавшимся в городе. (Повсюду было полно молодых туристов из Испании, Франции, Германии, Скандинавии и Южной Африки.) У Гаваны был особенный вульгарный шарм, на улицах парни продавали сигары, а женщины продавали себя. В сравнении с чудовищной атмосферой Гаити, находящейся на волоске от смерти, Гавана казалась спокойной и расслабленной, свободной и мирной. Я не наблюдал признаков диктаторского правления или недовольства местных жителей правительством: танки не патрулировали дворец президента, здесь не было ни солдат, ни полицейских с винтовками, повсюду не были расклеены плакаты с Нашим Любимым Вождем, не были растянуты транспаранты с политическими слоганами, за исключением одного полинявшего знака, сообщавшего о праздновании пятидесятилетнего юбилея революции. Люди открыто обсуждали политику, надеялись на стабильные отношения с Бараком Обамой (который только вступил на пост президента) и не выглядели угнетенными и запуганными.
Я видел мало автомобилей на улицах. Большинство местных использовало ультрасовременные автобусы или крошечные, ярко выкрашенные, трехколесные машинки. Но те машины, что мне довелось увидеть, – это были те же самые машины, которые использовались здесь до революции, – были ослепительным напоминанием о Великолепных 50-х. Шикарные пожиратели бензина с декоративными килями, бамперами «дагмар» и тоннами хрома: «Шевроле», «Форды», «Плаймуты», «Доджи», «Стадбэйкеры», «Бьюики» и «Олдсмобили», с любовью ухоженные и перекрашенные в сияющие цвета, среди которых особенно популярным был аквамарин. Тут и там сновали советские «Лады». На кладбище автомобилей покоились впечатляющие машины 40-х: «Де сото» и «Ла салле», «Крайслеры Нью-Йоркеры» и огромные «Кадиллаки».
Вкусной еды здесь было в избытке. И вся она была мне знакома – моя бывшая жена была дочерью американского инженера, который работал над проектами на Кубе в 1950-х, где она и научилась готовить замечательные «пикадийо» и «ропа вьеха».
После того как Колумб проплыл мимо берегов Кубы в 1492 году, он воскликнул: «Это самая прекрасная земля, которую мне доводилось видеть!» Но не будем забывать, что Христофор видел очень мало тропических островов в дни, когда Земля еще была плоской, и после него 11 миллионов голодных переселенцев вырубили леса под плантации. Та часть Кубы, которую я пересек, была по большей части равниной с небольшими холмами и уступами, симпатичными речками и тремя далекими горными цепями, некоторые из которых поднимались на высоту в 1,5 километра. Я посетил красивую долину и впечатляющую пещеру на северо-западе. Джунгли уже исчезли, хотя Куба и хвалилась 80 видами пальм, которые выглядели как телефонные столбы, к которым сверху приклеили зеленый шиньон из нескольких листьев, а их плоды годились только на корм свиньям – главному источнику мяса на острове.
В старых колониальных городах центральная площадь, Плаца Майор, почти всегда была в целости и сохранности, но остальные районы выглядели так, словно их не ремонтировали лет сто.
Большая часть земли была отдана либо под выращивание табака, либо под сахарный тростник, но спрос на обе культуры сильно упал. Куба потеряла первенство в продаже сигар, когда старые мастера уплыли во Флориду, а бессменная сахарная культура, на которой два столетия основывалась местная экономика, пришла в упадок. После триумфа революции Кастро в 1959 году экономика смогла и дальше удерживаться лишь на сахаре, так как Советский Союз в знак социалистической солидарности согласился закупать все, что могла вырастить Куба, по более высоким ценам по сравнению с мировым рынком, а также обменивать на масло по заниженным ценам. После падения Берлинской стены в 1990 году Михаил Горбачев расторг контракт, что привело к закрытию примерно 100 из 150 сахарных мельниц Кубы и запустению многих полей сахарного тростника.
Финансовая дыра была в какой-то степени заполнена добычей никеля и туризмом, но главным экспортным товаром были доктора, 40 тысяч из которых работали по всей территории Южной и Центральной Америки и оплата труда которых шла в кубинскую казну.
