говорит известный танзанийский резчик по дереву Мварико Омари.
Казалось бы, должно быть наоборот: именно сейчас, в условиях самостоятельного развития африканских стран, создаются благоприятные возможности для расцвета их национальной культуры. Народ тянется к знаниям, ширится круг его интересов, растут духовные потребности. Сотни тысяч взрослых танзанийцев садятся за парты, чтобы научиться читать и писать. Впервые становятся известными имена художников. Бывший безымянный резчик по дереву начинает понимать, что его естественная душевная потребность выразить себя в образе называется искусством. Тем не менее тревога Омари не лишена основания. «Мы сейчас всячески поощряем развитие искусства, — говорит он. — Но посмотрите, что получается. Все наши лучшие работы похищаются из страны, чтобы украсить галереи Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Рима».
Действительно, искусство местных резчиков по дереву приобретает международную известность. Трудно представить себе туриста, побывавшего в Танзании, который не увез бы с собой хотя бы одну, пусть совсем маленькую фигурку «маконде».
Столь широкое признание должно радовать резчиков.
— А что мы получаем за это? — спрашивает Омари.
И сам же отвечает:
— Самую мизерную плату.
Этот вопрос беспокоит его даже не потому, что скульптуры «маконде» ценятся несправедливо дешево, а главным образом по другой причине: такие условия вынуждают местных резчиков работать не по вдохновению, а — на рынок.
Подобные мысли стали особенно тревожить Омари после поездки в Лондон, где была устроена выставка его произведений: «Визит в Англию открыл мне глаза на эксплуатацию наших резчиков, — говорит он. — Если и дальше они будут работать в таком ускоренном темпе, то я даже боюсь себе представить, что станет с ними и с их произведениями через десять-двадцать лет. Какое может быть вдохновение у художника, вырезающего за день десять львов или двадцать слонов?»
Возникновение коммерческих отношений между резчиками маконде и их заморскими меценатами имеет и другую отрицательную сторону. Художник то и дело вынужден намеренно отходить от личных представлений в угоду вкусам заказчика. Теряется основное достоинство скульптуры «маконде» — ее самобытность.
Явления, подмеченные Омари, относятся не только к искусству резчиков маконде, по имеют, пожалуй, общеафриканское значение. «Деньги убивают африканскую скульптуру», — говорит художник, и в его словах звучит оправданная тревога. Действительно, за последнее время в африканском искусстве заметны определенные тенденции к отходу от своей первозданной, ранее ничем не нарушаемой самобытности. Но можно ли предрекать его скорую гибель?
Правительство Танзании уделяет большое внимание развитию народного творчества. В Дар-эс-Саламе открыт художественный салон, в котором разместилась постоянная выставка работ местных скульпторов и живописцев. Среди ее экспонатов можно встретить произведения, подписанные автором. Так становятся известными имена народных художников.
Известны шока единицы. А вдоль танзанийских дорог, в тени навесов из пальмовых листьев, трудятся сотни и сотни безымянных резчиков по дереву. Очень довольные, когда что-нибудь удается продать проезжему туристу, они со смехом обсуждают между собой, кому из них повезло и досталось больше денег. Они думают, будто перехитрили покупателя, не подозревая о том, что их работа — подлинное искусство.
Не исключено, что со временем искусство маконде в какой-то степени утратит свой первозданный облик вместе с изменениями условий жизни нынешних безымянных скульпторов. Но едва ли это можно будет рассматривать как его гибель — скорее оно перейдет на новый более совершенный этап развития.
Несколько лет назад у торгового центра, растянувшегося анфиладой небольших магазинчиков в самом зеленом районе танзанийской столицы Дар-эс-Салама — Ойстер-Бэя, вдруг появилась, прямо на тротуаре, под витринами продуктовой лавки, очень странная выставка картин, написанных ярчайшими красками. Прохожие, в шлепанцах на босу ногу, с корзинами овощей и фруктов, пакетами молока и батонами хлеба, прячась от солнца, погруженные в свои повседневные заботы, как обычно, спешили куда-то, и мало кто обратил внимание на эти ослепительно яркие куски картона в грубовато сколоченных деревянных рамках.
А из тех, кто обратил, многие, наверное, подумали про себя: «Что это еще такое? Так… ничего особенного». Действительно, красками здесь никого не удивишь. Яркие, огненно-алые цветы зонтичных акаций, их сочные зеленые листья, ажурно сплетающиеся в какие-то нежные лапы, глубокого тона небо, солнце, океан — разве здесь и так недостаточно красок? Сюжеты картин были тоже довольно ординарные: звери и птицы. Может быть, чуть-чуть необычные, но это не сразу разглядишь. Манера письма — что-то вроде лубка по-африкански, какой-то нарочитый примитивизм или наивный реализм.
Рядом с картинами на тротуаре в независимой позе расположился африканец в поношенной рубахе. Его лицо с треугольными узорами татуировки безошибочно выдавало в нем выходца из южных районов страны, граничащих с Мозамбиком. Он, конечно, не имел никакого понятия об умудренной или наигранной простоте и наивности, о нарочитом примитивизме. Он просто рассказывал в самой неподдельной и искренней манере, вернее— без всяких манер, свои собственные видения, может быть, воспоминания, сны…
Своей искренностью, прямотой, сложной и тонкой индивидуальностью, пластикой линий, суровой борьбой за существование его работы напоминают Модильяни. Видимо, на первый взгляд покажется нелепым проводить какую-то параллель между классиком французского модернизма и наминающим африканским художником-самоучкой.
Оставим этот вопрос на суд искусствоведов. Но, думаю, стоит вспомнить о том, что свои первые шаги в живописи Модильяни начинал как раз с кропотливого изучения африканского народного искусства, пытался в какой-то степени подражать ему, творчески вместить в свою большую индивидуальность.
Картины на тротуаре у торгового центра Ойстер-Бэй продавались за бесценок: какие-то двадцать шиллингов, а то и дешевле! Сейчас некоторые из них перешли в танзанийскую Национальную галерею искусств. С них делают цветные репродукции. Выставки этих картин устраиваются в Англии и ФРГ. Появились подражатели, последователи, ученики, в общем, — все то, что позволяет говорить о новом оригинальном направлении.
Как это началась?
В самой северной части Дар-эс-Салама на берегу бухты Индийского океана приютилась небольшая деревушка Мсасани. Внешне она мало чем отличается от любой другой африканской деревни: те же приземистые глинобитные хижины, кое-где побеленные снаружи. Из-под красноватой глины, словно ребра, торчат узловатые топкие жерди. Бананы, тяжелые тенистые манго, кокосовые пальмы. В пыли играют ребятишки, их игры похожи на танцы. Резкие, но пластичные движения, идущие от самой души, которую ничто не омрачает. Отсутствие всяких загородок и заборов вокруг домов говорит только об одном: здесь не за что беспокоиться, нечего «охранять», здесь нет ничего, кроме самого-само-го необходимого, да и последнее бывает не всегда.
Все это роднит Мсасани с любой другой африканской деревушкой. Но в то же время Мсасани в не меньшей мере отличается от обычного поселка в сельской местности. Она — часть города, часть столицы, органически связанная с ней. Взрослое население Мсасани, особенно мужчины, днем не работает на
