Неспособные что-либо понять, они не знали, что все окружающие недовольны путешествием. Да если бы и узнали, не поверили бы. Может ли быть более приятным путешествие, во время которого набираешься градусов, пока не воспламенишься, и ешь, пока не лопнешь?
Но за исключением этих двух, остальные пассажиры чувствовали крайнюю неудовлетворенность. И если сотрапезники Томпсона не объявили еще ему открытую войну, то уж, во всяком случае, найти среди них доброжелателя администратору было нелегко.
Правда, один друг еще оставался. С первого взгляда любой непосвященный заметил бы этого пассажира среди остальных. Он пытался со всеми заговаривать, и при этом громко. Не важно, что его слова не находили ответа и терялись, как в вате, в холодной отчужденности попутчиков.
В десятый раз принимался он рассказывать подробности драмы, едва не стоившей жизни миссис Линдсей, и, не обращая ни малейшего внимания на безразличие слушателей, находил все новые слова восхищения в адрес Робера Моргана.
— Да, господа,— восклицал рассказчик,— это героизм! Мы видели, с какой скоростью надвигалась волна высотой с дом. Это было ужасно, и, чтобы прыгнуть в воду, господину профессору потребовалось необычайное мужество. Я, тот, кто вам об этом рассказывает, не сделал бы этого, признаюсь, нет. Говорю правду, чистую как золото, господа, чистую как золото!
Конечно, в лице достойнейшего почтенного бакалейщика Томпсон имел настоящего друга. И все же — как подводит нас мелочность — и этого верного друга Томпсон в какой-то момент едва-едва не потерял.
Все только что вышли из-за стола и поднялись на прогулочную палубу. Но тишина здесь с появлением пассажиров почти не нарушилась. Один Блокхед продолжал делиться со всеми прекрасным настроением, в коем он пребывал. В первую очередь он обращался к своей дорогой семье, увеличившейся за счет Тигга: две его надзирательницы не спускали с него глаз.
— Абель! — торжественно говорил Блокхед.— Запомните на всю жизнь то, что довелось вам увидеть во время этого великолепного путешествия! Надеюсь…
На что надеялся Блокхед? Бакалейщик не успел объясниться на сей счет. К нему подошел Томпсон с какой-то бумажкой в руках.
— Простите меня, господин Блокхед,— сказал Томпсон,— но я должен представить вам мой счетец. Коммерсант всегда предпочитает улаживать дела сразу.
В тот же миг Блокхед заволновался. Его добродушная физиономия утратила свое радостное выражение.
— Счет? — повторил он, отталкивая рукой протянутую ему бумагу.— Между нами не может быть счетов, сударь, как мне кажется. Мы, сударь, заплатили за свои места.
— Не все заплатили…— поправил его Томпсон, ласково улыбаясь.
— Как это не все? — пробормотал Блокхед.
— Вам изменяет память, позволю себе заметить, мой друг,— настойчиво продолжал Томпсон.— Если вы окажете мне любезность вспомнить, то память подскажет вам, что вы заплатили за четыре полных места и еще за полместа.
— Да, так,— сказал Блокхед, широко открывая глаза.
— Ну вот,— продолжил Томпсон,— полместа — это билет для вашего сына, присутствующего здесь господина Абеля, которому еще не исполнилось десять лет к моменту отплытия. Нужно ли напоминать его отцу, что именно сегодня он достиг этого замечательного возраста?
По мере того как Томпсон говорил, Блокхед становился все бледнее. Какой удар по его кошельку!…
— Ну и что…— попробовал он возразить упавшим голосом.
— Теперь больше нет причины для скидки на билет господина Абеля,— ответил Томпсон.— Но тем не менее, во имя сохранения наших добрых отношений и учитывая, что путешествие уже близко к завершению, наше агентство решило предъявить счет лишь на половину суммы, которую ему следует доплатить. Вы увидите, что это десять фунтов, и ни пенсом больше.
С этими словами Томпсон вложил счет в руку своего пассажира, замершего в растерянности, и, сложив губы сердечком, стал ждать ответа. Лицо Блокхеда окончательно утратило благодушное выражение. Какой гнев выразило бы оно, если бы только тихая душа бакалейщика была знакома с этим неистовым чувством. Но Блокхед не ведал гнева. С побелевшими губами, сморщив лоб, он продолжал молчать, совершенно подавленный, под чуть насмешливым взглядом Томпсона.
К своему несчастью, Томпсон рассчитывал на реакцию одного лишь Блокхеда. Но у того нашлись грозные союзницы. Внезапно Главный Администратор в двух дюймах от своих глаз увидел три пары отточенных коготков, а за ними — три рта с острыми зубами. И в тот же момент в его ушах раздался утроенный крик. Миссис Джорджина и нежные мисс Мери и мисс Бесс явились спасать главу семьи.
Томпсон развернулся в сторону атакующих, но при виде этих трех лиц, перекошенных яростью, почувствовал панический ужас. И быстро отступил. Назовем вещи своими именами, он сбежал. А миссис Джорджина, мисс Бесс и мисс Мери бросились в объятия мистера Абсирфуса Блокхеда. Бакалейщик с облегчением перевел дыхание.
Глава II
ВТОРАЯ ТАЙНА РОБЕРА МОРГАНА
На борту «Симью» все еще спали, когда на следующее утро Джек Линдсей показался у трапа, ведущего к палубе. Он прошелся по палубе, в задумчивости сел на скамью по левому борту, машинально взялся за поручень, и его рассеянный взор устремился вдаль.
Легкая дымка у горизонта указывала на приближение к первому из Канарских островов. Но Джек не видел далекого гранитного берега. Его внимание было поглощено другим. Он бесконечно анализировал свое положение под разными углами зрения. Снова и снова переживал сцену у разбушевавшегося потока. Слышал как наяву крик Элис. В этом месте драмы он всякий раз задавался вопросом, от которого никак не мог отделаться и который сильно его беспокоил. Поняла ли тогда Элис, что он сделал?
Если поняла, если видела, как внезапно отдернул он протянутую ей руку, то, вероятно, Элис начнет действовать и выдаст его! Что ему тогда делать?…
Но, придирчиво рассматривая этот эпизод со всех сторон, он успокаивал себя. Нет, Элис не заговорит. Она никогда не согласится покрыть позором имя, которое носит. Даже если знает правду, будет молчать.
Джек так долго размышлял об этом, что в конце концов совсем успокоился. Он убедил себя: ничто не мешает ему жить, как и раньше. Следовало, однако, признаться самому себе, что его внезапный план провалился: Элис жива, она по-прежнему хозяйка своего состояния. Но, если бы она и погибла, притязания Джека на наследство не стали бы более реальными. В этом случае следовало завоевать Долли, что было бы не легче, чем жениться на ее сестре, это он знал хорошо. Отчаяние заставило девушку забыть о принятых в обществе условностях, сделало очевидным ее сердечную привязанность даже для самых ненаблюдательных. Ее сердце принадлежало Роже де Соргу, и Джек не мог ни на что надеяться.
