Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

Припав к дверному косяку, Фрося остановилась на пороге. Волнистые пряди волос непослушно рассыпались по сползшей на плечи шали, прилипли к повлажневшему лбу, и вся она, напряжённая, мстительная, готовая к дерзкому, решительному шагу, вдруг остолбенела. Бочкарёв с омерзительной жадностью трясущимися руками шарил по кованому сундуку, вытаскивал золотые монеты, украшения и осторожно, с оглядкой, впихивал в ёмкий кожаный мешок. И казалось, не замечал её.

Какая гадость! – усталость сдавила её. Не в силах что-либо предпринять, опустилась тут же на порог… Кружилась голова. Ломило грудь. Хотелось разреветься, но глаза были сухи. «Где взять силы? Отчего я так раскисла перед этой мерзостью? Палач!.. Нет, другого случая не представится… Вот он, паук, вцепился в мешок и наслаждается: золото, золото! Никому – только ему…»

Наконец есаул опустил неподатливую, скрипучую крышку сундука, сел на него и уставился на Фросю.

– Чего тебе? – устало, затравленно прохрипел он.

– Мне? – с ненавистью выдохнула Фрося и почувствовала, как необыкновенно легко и просто ей стало.

– Навозной мухой мечешься? – поймав вспыхнувший огонь отчаянной смелости в глазах Фроси, всё так же хрипло зашуршал Бочкарёв. – Невинность…

– Не-ет, есаул, тебе так просто не уйти, уж слишком много ты нагадил.

Теперь Фрося сожалела, что отказалась от нагана Нелькута. Как бы он был кстати! Фрося ещё надеялась, что вот-вот отворится дверь и появится Нелькут. Он ведь тоже давно затаённо выжидал случая свести счёты с есаулом. Его верность Бочкарёву, преданность с некоторых пор превратилась в такую же ненависть – скрытую и коварную. Только одна Фрося знала эту печальную историю, которую однажды, в минуту душевной слабости, не скрывая слёз отчаяния, поведал он ей.

Прошлой осенью, по первому насту, когда ещё не установились морозы, хотя зима уже основательно поселилась в тундровых просторах, а прозрачное безоблачное небо плескалось в звенящем солнечном дожде, возвращался Нелькут с верховья Большого Анюя, да и заглянул нежданно-негаданно на чистую заимку к вдове своего давнего приятеля. Питал он к вдове по-своему необыкновенные чувства и не терял надежды, что когда-нибудь сможет расположить её к себе. Да, видимо, уж тому судьба… Застал он у той вдовы есаула… Как жаль, что не послушалась она Нелькута…

…Бочкарёв рванулся вперёд, да споткнулся и всей тяжестью рухнул на Фросю. Она вскрикнула, пыталась приподняться, однако он навалился и судорожными пальцами сдавил ей горло…

Запоздалые сумерки лёгкой бледностью нависли над далёким правобережьем Колымы. Голубым алмазом обозначилась на провисшем небе в усталых отблесках заката первая ранняя звезда. В мягкую вечернюю дымку закуталась продрогшая за долгую зиму редколиственничная тайга. От одиноких крестов утонувшего в снегах погоста веяло опустением и тоской.

Бочкарёв осторожно вышел из избы, опасливо огляделся, шагнул было к носовским нартам – и замер. Его охватил ужас. Коряжистым обрубком с почти отделённой от туловища головой на потемневшем снегу валялся Мишка Носов. Мучительная гримаса застыла на посиневшем, обезображенном лице. Длинный конец аркана, хватко зажатый в руке Нелькута, будто бы на мгновение уткнувшегося ничком в рыхлый край высокого сугроба, казалось, извивался выпущенной ядовитой змеёй…

С реки несло холодом. За дальним тыном свистнул кем-то потревоженный евражка. Визгливо заскрипела на проржавевших кованых петлях тяжёлая дверь, не притворённая за собой Бочкарёвым. Лёгким звоном рассыпались тонюсенькие сосульки, сорвавшиеся с верхних слег. Вожак носовской упряжки испуганно взвизгнул, будто ему, только что задремавшему, наступили на хвост, и завыл с таким стоном, что по влажной спине есаула забегали мурашки. Протяжно, с разноголосым перебрёхом подхватила этот вой вся упряжка.

Бежать!.. – колотила раскаленная мысль. – Но куда?.. Возможно, генерал Поляков и не подался на Аляску?.. Выжидает в Оле?.. У него ещё остались люди… А деньги, вот они!.. Более десяти тысяч золотом!..

Бочкарёв бросил мешок с деньгами на нарты, выхватил оштол, плюхнулся в нарты и хгакнул на вожака. Однако головная собака не двинулась с места. Заскулили, огрызаясь, затявкали ездовики, закрутились на месте под повелительным оскалом вожака. Бочкарёв орал, колотил собак оштолом, пинками, тащил за потяги всю упряжку. И несдобровать бы ему, если б не вырвался из цепкого собачьего окружения и не пристрелил здоровенного тягловика, упряжная свора остервенело набросилась бы на него. Псы присмирели. Разорвав крепкий алык и оттащив убитую собаку в сторону, Бочкарёв хотел было отделить могучего тягловика от нелькутовской упряжки, но не тут-то было, собаки грозно ощетинились…

Опасаясь, что упряжка Каранаса может сорваться, Бочкарёв отступил. Но всё-таки стянул с нелькутовской нарты подстилочную ровдугу и ухватился за мешок с кормовой рыбой, но Каранас рванулся, оскалил мощные клыки.

Есаул бросил мешок, вытащил из избы куль, в котором хранил припасы на всякий чёрный случай, развязал на хохолке крепко стянутую узкую ременную полоску, достал бутылку спирта, коротким ударом ладони об утолщенное дно выбил неподатливую пробку, сделал несколько глотков, остальное выплеснул в приоткрытую дверь и достал спичечный коробок.

Непослушные пальцы ломали отсыревшие спички… Он смачно выругался, отшвырнул коробок, выдернул оштол, схватил за кудлатую холку вожака, вывел его на нартовую дорогу и помог упряжке раскатить нарты…

…К Фросе сознание приходило медленно. Очнулась она в тот момент, когда Бочкарёв громыхнул дверью. Острый спиртовой запах раздражал – её подташнивало. Никак не могла вспомнить всё, что случилось, заставила себя подняться. Некоторое время сидела, привалившись к стене, потом встала и придвинулась к выходу.

Распахнула дверь. Сладковатый воздух ударил в лицо. Закружилась голова. Переступила через порог. Нелькутовские собаки, завидев её, ласково повизгивали, успокоено виляли хвостами. Каранас жалобно затявкал, потянулся к ней. Фрося подошла, опустилась на колени, обхватила его крупную лохматую голову, Каранас тёплым шершавым языком лизал её руки.

Тут Фрося увидела пустую бутылку из-под спирта, тряпьё у порога, разбросанные спички… Её бросило в жар. По свежему нартовому следу прошла за избу и увидела растворяющуюся в серой туманности упряжку.

«Ушёл… На Омолон бежит, через Верхний Балыгычан по реке Буюнда выйдет на Олу. Древняя столбовая дорога русских землепроходцев открыта для бандита», – горестно подумала Фрося.

Собрала разбросанные порванные шкуры, накрыла ими труп Мишки Носова, попыталась повернуть Нелькута. Тяжеловато… Однако осилила. С давних пор боялась она пауков и мертвецов. Теперь же не было ни малейшей брезгливости. Не хотелось оставлять Нелькута в пустынном посёлке на съедение зверью.