Подарок, который обычно преподносят здесь капитану корабля (более знатных особ на острове не бывает),— тонко и со вкусом выполненная камлейка; она действительно превосходно украшена. Начальнику такой подарок обходится дешево. За свой труд бедные алеутские девушки получают лишь несколько иголок и — что ценится так же высоко, как золото и драгоценные камни,— кусочки красного бобрика длиной с руку. Половина этого куска идет на камлейку. Швы изящно украшаются тончайшей бахромой.
Крюков решил преподнести капитану, лейтенанту и каждому из пассажиров по камлейке. Однако позже он сообразил, что незачем тратиться на мою персону. Другие получили подарки, а меня обошли. Тогда Логин Андреевич заявил Крюкову авторитетным тоном, какой он умел придавать своему голосу, что не следует забывать Адельберта Логиновича. Я получил свою камлейку, а Логин Андреевич — мою благодарность.
Крюков сказал капитану Коцебу, что на острове живет столетний алеут, и капитан пожелал, чтобы старца из отдаленного места, где тот жил, доставили к не-му. Прямо-таки мифическая фигура, сохранившаяся со времен свободы, этот человек переживший судьбы своего народа, теперь был слеп и сломлен старостью. Капитан, могущественный повелитель на этом русском острове, заверил старца в своей благосклонности: он сделает для него все, что в его власти. Пусть старик соберется с духом и скажет о самом заветном желании. Старец попросил... рубашку: никогда еще не было у него рубашки.
Во время нашего пребывания на Уналашке алеуты стреляли птиц и делали для нас чучела. Капитану Коцебу и его рвению в области наук Берлинский музей обязан значительной коллекцией северных морских и хищных птиц, которую я ему подарил. Без помощи капитана и его приказаний мне мало что удалось бы сделать и собрать для орнитологии, поскольку свою английскую двустволку я уступил губернатору Камчатки (получить за нее условленную плату мне помешало изменение маршрута). Пара больших ящиков с чучелами птиц - была запакована на Уналашке. Вообще, надо сказать, во время плавания, когда мой сундук до отказа наполнялся собранными материалами, капитан приказывал сколачивать ящики для коллекций и хранить их в запакованном виде.
Я попросил наиболее опытных алеутов сделать чучело небольшого кита. Позже я передал его Берлинскому музею с тем описанием, которое я сделал в журнале «Verhandlungen der Akademie der Naturforscher» (1824, т. XII, tab. 1). Для этого раздела зоологии весьма ценно каждое сообщение. На Уналашке мы наблюдали, как алеуты разделывали тушу кита. Эту неприятную работу с большим старанием выполняло множество алеутов — одному натуралисту здесь делать было нечего. Череп животного мы привезли в Петербург.
На Уналашке нет топлива; деревья там не растут, а плавника море выбрасывает слишком мало. Эту нехватку мог бы восполнить торф, но здешние жители не знают, где его искать и как добывать. Тут недостает скорее технических средств, чем природных запасов. В то время я еще не обследовал ни одного торфяного болота и ничего не написал о торфе[19]. Теперь я лучше знаю, как его находить под слоем почвы, и поэтому могу более уверенно бороться с предрассудком, который яе позволяет людям делать то, чего они ранее не делали.
От этой естественноисторической хроники перейду к юмору. Сын Крюкова, весьма храбрый мальчуган, съездил на Унимак — так велик стал теперь его мир! Там он видел деревья, даже влез на одно из них и покачался на ветвях. Он с гордостью рассказал всем об этом, правда с опаской, что все это покажется нам сущим вымыслом и его сочтут лжецом. Мальчик не жалел красок, чтобы как можно нагляднее описать то дерево.
На Алеутских островах нет земноводных, и животному миру Уналашки неизвестны лягушки. Тем не менее однажды в китайском сахарном сиропе, который здесь употребляют, обнаружили крупную, хорошо сохранившуюся лягушку. С тех пор прошло много лет, но об этом судачат и поныне, спорят о том, что же было в сиропе: маленький человечек, дикарь, лесной чертик или что-то еще.
Я проводил целые дни в горах. Каду, перестав уже принимать водоросли этих морей (Fucus esculentus) за листья бананов, весьма неохотно согласился с тем, что не имеет смысла сажать кокосы на этом неприветливом берегу. В гавани он собирал для своих друзей-радакцев гвозди и бросовое железо, тщательно выбирал среди окатанных морем камней такие, которые можно было бы использовать для шлифовки; он часто уходил на далекие пастбища или садился на ближайший холм и распевал песни Улле и Радака.
Однажды Каду пожелал научиться стрелять из ружья, и Эшшольц вызвался помочь ему в этом деле. На корабле нашли старенькое ружье. После первого выстрела, произведенного нашим другом, порох медленно выгорел в запальном отверстии, а он все лежал, сжимая в руках ружье и не зная, что же делать, чтобы у него получился такой же выстрел, как у капитана. Мне неизвестно, были ли еще уроки с другим, хорошим, ружьем, но так или иначе наш мирный Каду стрелком не стал.
Мы взяли на борт сына Крюкова, пятнадцать алеутов, большие и малые байдары, соленую и вяленую рыбу. «Рюрик» был готов к плаванию. Мы тщетно надеялись на то, что придет судно с Ситхи и удастся запастись тем, чего нам недоставало. Неблагоприятные ветры еще пару дней удерживали нас в гавани. Мы стояли у входа в эту гавань на якоре близ линии, разделявшей ветры, дующие в противоположных направлениях. Впереди ветер дул с моря, а сзади, из внутренней гавани, между маленьким островом и берегом,— в сторону моря. Мы отплыли в воскресенье 29 июня 1817 года по нашему судовому счислению (днем позже — по островному).
Во время плавания на Север агенты Компании по приказу Крюкова должны были на островах Св. Георгия и Св. Павла [о-ва Прибылова] снабдить нас многим из того, в чем мы нуждались. На обоих островах, находящихся к северу от Алеутской островной цепи и в обычное время необитаемых, несколько русских и поселившиеся там алеуты промышляют сивучей{188} и котиков, собирающихся стадами на берегах. Компания получает от этого постоянный немалый доход. Оба острова лишены гаваней и якорных стоянок.
30 июня после полудня при ясной погоде и попутном ветре мы приблизились к острову Св. Георгия, известили пушечным выстрелом о своем прибытии и всю ночь курсировали около него. 1 июля присланная из поселения байдара доставила нас на берег. Поистине удивительное зрелище представляют собой бесчисленные стада сивучей (Leo marinus Stelleri); эти необозримые стада продвигаются к самому поселению, сплошь покрывая широкую, скалистую, лишенную растительности, черную от жира полосу побережья. Огромные, бесформенные массы жира и мяса, неловкие и тяжеловесные на суше. Самцы охраняют своих самок и время от времени вступают в яростную схватку за обладание ими; самки следуют за победителем. Рев сивучей слышен в море за 6 миль от берега. Можно приблизиться к ним на расстояние в несколько шагов, они лишь поворачиваются к человеку мордой и ревут. За то время, которое Каду провел с нами, ничто его так не занимало и не действовало на него так сильно, как вид этих животных. Он присоединялся ко мне, когда я шел понаблюдать за стадом, но всегда держался в отдалении. Старых самцов убивают ради шкур, которые используют для обтягивания байдар и т. п.; кишки перерабатывают для камлеек. Молодых сивучей убивают ради мяса, которое, впрочем, было невкусным. Несколько людей, вооружившись палками, отпугивают старых животных, а молодых, отрезав от моря, гонят к месту, предназначенному для убоя. Ребенок иногда гонит стадо от двенадцати до двадцати животных. Старых убивают из ружья; у них на голове есть лишь одно место, куда целятся, чтобы сразить животное. Острова Св. Георгия и Св. Павла русские называют «островами котиков», и промысел этих животных приносит им наибольший доход. Но остров Св. Георгия — это и пристанище сивучей. Только немногие семьи котиков занимают здесь обособленные участки на побережье. Для нас забили нескольких молодых сивучей; наши запасы пополнились не одним ведром яиц, которые долгое время могут сохраняться свежими в жиру. Места гнездования морских птиц регулярно опустошаются; люди распоряжаются животными и птицами так, словно они их собственность.
