Двадцать четвертого июня отряд Арбузова на транспортах "Иртыш" и "Двина", с продовольствием на весь путь до Петропавловска, а также с провиантом, привезенным на "Байкале", вышел по назначению. Через несколько часов после их ухода из Де-Кастри прибыл из Петропавловска корвет "Оливуца" с донесением от В. С. Завойко, что он не в состоянии обеспечить вновь прибывших, потому что провианта для находившихся в Петропавловске команд и жителей едва только достанет до 1 ноября, и что ввиду военных обстоятельств снабжение порта морем на кругосветных судах компании (как то делалось) весьма сомнительно, а если суда эти по какому-либо счастливому случаю и успеют войти в порт, то и тогда они привезут только годовое продовольствие, строго рассчитанное на число людей, которое там находится сейчас.
Отношения между Муравьевым и Невельским портились все больше и больше. Совместные хлопоты по подготовке края к обороне еще сильнее подчеркивали разницу во мнениях. Многие распоряжения Невельского раздражали властного и самоуверенного генерал-губернатора. Почва для личной неприязни Муравьева была еще прежде хорошо подготовлена многочисленными врагами Невельского, а разногласия, происходившие между генерал-губернатором и Геннадием Ивановичем чуть ли не по каждому вопросу, только подливали масла в огонь.
Трагедия в Императорской гавани, происшедшая по вине Буссе, бросала, конечно, тень и на Невельского, несмотря на то, что он и его отважные сподвижники сделали все, что могли, для устранения катастрофы[61]. Однако помощь пришла слишком поздно. В продолжение зимы в Императорской гавани из 12 человек команды поста умерли 2 человека, из 48 человек команды транспорта "Иртыш" умерли 1 офицер и 12 человек матросов. Из 24 человек экипажа "Николая I" умерли 4 человека. Таким образом, из 84 человек не стало 19.
Подробное донесение об этом несчастье Невельской получил от Бошняка за несколько дней до прибытия генерал-губернатора.
"Господь бог один знает, — заканчивает Бошняк, — чем бы еще могла кончиться эта печальная драма, если бы Вы не оставили в Императорской гавани значительного количества муки и крупы, и если бы Вы по получении сведений о таком совершенно неожиданном обстоятельстве — сосредоточении здесь 84 человек вместо 12 — не прислали бы нам хотя и скудного, но единственно возможного количества необходимых запасов и оленины, и если бы корвет "Оливуца" не снабдил нас запасами… Прибытие этого корвета оживило нас всех".
Несчастье в Императорской гавани, которое при известном освещении и недоброжелательности можно было бы поставить в вину Невельскому, являлось только поводом для проявления неудовольствия генерал-губернатора, которое на самом деле имело более глубокие корни.
Муравьев еще прежде, про себя, решил судьбу Невельского. Подобного рода сотрудник, инициативный, волевой, способный самостоятельно мыслить, непоколебимый, если считал себя правым, да к тому же еще и имеющий огромные заслуги, способные затмить заслуги Муравьева в Амурском деле, был ему очень неудобен. В то время как Невельской, не обращая внимания на грозные симптомы неудовольствия генерал-губернатора, работал не жалея сил, Муравьев писал своему адъютанту Корсакову:
"…Между тем Невельской просит меня не обездолить его народом и строит батарею в Николаевском порте на увале, кажется, против своего дома, а не там, где приказано — против входа в реку. Он, оказывается, так же вреден, как и атаман: вот к чему ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!
…Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе исправляющим должность начальника штаба; Завойко — начальником всех морских сил… Таким образом Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно"[62].
Удивительна снисходительность Муравьева, не отказывающего Невельскому в честности![63]
Отставка Невельского, своеобразная награда, увенчивающая его замечательную деятельность, была решена. Одно обстоятельство задержало ее: Невельской получил известие, что старшая дочь его Екатерина умерла и жена тяжело больна.
Муравьев проявил достаточно человечности — отставка была отложена. Капитан поспешил в Петровское.
Вот как пишет об этом новом ударе сам Невельской:
"Жену я застал едва только оправившейся от этой потери и тяжкой болезни. Тяжело было нам, родителям, видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке! Тяжко было испытание это нам, и без того отрезанным пустыней от всего света, но что делать, — эта жертва, тяжкая для нас, родителей, была данью исполнения долга, направленного к благу отечества!
С прибытием в Петровское корабля Российско-Американской компании на нем пришел из Аяна брат жены моей мичман Николай Иванович Ельчанинов, которого она не видела более 6 лет. Это свидание благотворно подействовало на жену мою в ее тяжкой горести.
Пробыв трое суток в Петровском, я отправился в Николаевское, чтобы встретить там Н. Н. Муравьева и с ним на шхуне "Восток" осмотреть бар северного фарватера, ибо ввод фрегата "Паллада" в реку более всех меня озабочивал; тем более, что при извилистых лиманских каналах и быстрых течениях ясно было видно, что паровые средства наши весьма были для этого недостаточны".
Остаток лета прошел в работах по подготовке края к обороне.
Муравьев, побывавший в Императорской гавани, познакомился там с Бошняком — ближайшим и деятельным сотрудником Геннадия Ивановича. Лейтенант Бошняк, всю зиму державшийся бодро, сейчас заболел и едва мог передвигаться. Когда миновала всякая опасность для вверенных ему людей и не о чем было больше беспокоиться, нервы сдали и наступила реакция.
Муравьев, знавший о неутомимой, многолетней деятельности Бошняка, видя его желтым, отекшим, с потухшим взглядом, предложил ему отпуск. Решено было, что Бошняк отправится на шхуне "Восток" в Петровское, чтобы собрать вещи. Шхуна должна была возвратиться в Де-Кастри, а в начале июля отправиться в Аян и захватить по пути лейтенанта. Бошняк просил отпустить в Петровское двух верных спутников своих, казаков Семена Парфентьева и Кирилла Белохвостова. С ними сотни верст прошел он по пустыням Приамурья, с ними провел страшную зиму в Императорской гавани. Получив разрешение, Бошняк, опираясь на палочку, торопливо заковылял по трапу шхуны на берег, чтобы порадовать казаков.
В те несколько дней, что стояла шхуна "Восток" в Императорской гавани, лейтенант заметно поправился, поздоровел и повеселел. Но каждый день Бошняк бывал на мыске, где белели 19 свежих крестов. Он приводил в порядок могилы или просто сидел на каком-нибудь дерновом холмике и смотрел на тихие воды бухты затуманенными от слез глазами.
