Опасаясь дальнейших насмешек, знаменитый мореплаватель поспешил согласиться.
11 февраля.
День мой начался маленькою неприятностью: ненавистный Анджело не распорядился, чтобы меня разбудили вовремя, и, несмотря на выторгованный у Кука час, я постыдно проспал верблюдов: их разобрали нарасхват. Пароходы и пристань были пусты; только Ахмет Сафи, не управившийся с посудой, наскоро перетирал последние тарелки, и в тени акаций понуро дремали два осла без уздечек и стремян. Кончив работу, Ахмет предложил мне тронуться в путь.
С туземным способом верховой езды осваиваешься быстро; теперь уже мне не трудно скакать на расседланном и невзнузданном осле; я даже умею управлять им, тыкая в шею щепкой, отнятою у погонщика, который, то хрипя, то давясь устрицами, бежит сзади с пустыми руками и пускает в ход свои пальцы.
Две-три улицы, несколько сводов, несколько ворот (они местами преграждают улицу), и мы за городом в утре знойного нубийского дня. Хотя все сурово и мертво кругом, — весеннее небо светится такою лазурью, в воздухе чуются такие животворные струп, что кажется к полудню песок должен стаять подобно случайному летнему снегу, а гранитная почва покрыться цветами и зеленью. Дорога идет долиной; из тонкого серого песку кое-где вырастает каменная глыба или могильная часовенка с куфическою надписью. Долина служила когда-то руслом Нилу, и на куполообразных сглаженных водой скалистых берегах её встречаются иероглифные обращения к богу Нум — Ра, покровителю порогов. Нынешние пороги остаются справа, незримые за возвышенностями. Слева видны каменоломни, откуда особым способом добывался сиенит: [129] в дыры, просверленные в скале, плотно загонялись палки, которые потом смачивались, вследствие чего разбухали и ломали камень. Тут есть статный обелиск, частью уже отделанный и разубраный письменами, но не вынутый из утеса.
Общество впереди нас, версты за три: его едва можно различить. Дорога усеяна пешеходами, преимущественно женщинами с корзинами на головах. Жители ближних деревень ежедневно ходят на базар в Ассуан продавать сырые произведения.
Разобщенные с нашими спутниками, одинокие в пестрой веренице туземцев, мы вступаем с Ахметом Сафи в дружеский разговор. Он заводит речь о поездке в Хартум: пусть я скажу одно слово, only one word, и ему ничего не будет стоить, заплатив 5 фунтов стерлинг неустойки, завтра же распрощаться с Саидие, где им помыкает signor Angelo; в Филэ мы найдем дагабию до Вади Хальфы, затем в другой дагабии доберемся до третьих порогов, затем из Ханека отправимся в Донголу, из Донголы — в Меравэ, в Меравэ, немного ниже четвертых порогов, покинем на время Нил и вперерез на верблюдах двинемся чрез Баюдскую пустыню… Собственно дальше Донголы ехать не зачем; в Донголе можно все увидеть: там есть много фруктов, много пальм, много крокодилов и гиппопотамов… Как там хорошо, как тепло зимою! И какие там славные люди живут!
— Это моя родина, прибавил он, обратил на меня свой добрый, сиявший гордостью взор;—потому я и честный человек, что оттуда родом; но вы меня не знаете… Дайте срок, я прочитаю вам полученные мною аттестаты; они у меня спрятаны в Каире: с собою не вожу, еще, чего хорошего, потеряешь. Вот когда соберусь к своим, непременно возьму показать.
Тут старый Нубиец казалось позабыл о моем существовании. Преобразившееся лицо его улыбалось какому-то прекрасному видению. видению этому он молился всею душой, всеми помыслами, и делал ему признания в ровной спокойной, беззаветной любви. „О Dongola, Dongola!“ тихо шептали его губы.
— А ваша родина где? спросил он, очнувшись, и подогнал вислоухих лентяев, которые, заслушались своих седоков и давно сбились на самую мелкую рысь.
— В России, отвечал я.
Ахмет пристально поглядел на меня.
— Вы наверно не Англичанин?
— Наверно.
— Ну, так я сердечно рад, что вы Русский! Russia— great country, great people, great king… [130] Подарите мне вашу визитную карточку. — Благодарю вас, my good master. — После своей родины я больше всех стран люблю вашу родину и многое хотел бы о ней узнать; к несчастью, до нынешнего дня я никогда не видал настоящего Русского кроме г. Л., [131] да и его встречал только на улице и конечно не смел подойти к нему с расспросами. Не откажите же поучить меня. Правда ли, что Россия больше Англии, больше Америки и больше Бельгии? Правда ли, что она ровна как поле, и что там нет с обеих сторон гор и пустынь как в Египте? Где же в таком случае ваши могилы и храмы? Справедливо ли, что в эту пору года ваша река, the Russian Nile, от холода делается твердою как стекло, а вместо дождя с неба падает иней и покрывает Русскую землю белым бурнусом?
Мы настигаем между тем хвост каравана; наткнулись на какого-то щеголя в цветном галстуке, в полосатой жакетке, в штанах раструбом; остановившись поперек дороги и сдвинув на затылок цилиндр, он важно закуривал полуаршинную сигару. Свежевыбритые губы и подбородок с отливами спелого чернослива, пышные баки как два воронова крыла, брови в роде усов — все было очень знакомо. Я припоминал, припоминал… и вдруг, умственно нарядив франта в белый колпак, фартук и куртку, узнал в нем нашего повара-Француза, „qui а voulu faire un petit tour avec la soeite“.
— La fumee de mon havana ne vous derange pas? осведомился он, когда мы поравнялись.
Нечего и говорить, что „havana“ пахла капустой, однако нисколько меня не беспокоила.
Далее встретили покинутую всеми мисс Монро; седло её свернулось на сторону, и она не могла продолжать путь.
— Чего вы стали? говорила она, смеясь;—учитесь вежливости у Британцев, берите пример, с того любезного gentleman’а, который ведет в поводу верблюда. Я умоляла его помочь мне. В ответ он предложил поменяться животными: „Тогда, говорить, я поправлю седло… ничего, что дамское — усижу“. Я конечно отказалась, и мистер Джонсон ушел, не оглядываясь. А мальчишка его никак не слабить с подпругами, не отстегнет пряжек.
Опередили и мистера Джонсона, успевшего отойти довольно далеко, пока мы выручали из беды молодую девушку.
— И вы не хотите меняться? спросил он;—напрасно! Может вы боитесь, что так высоко лезть? Но ведь он станет на колени; и к тому же, если угодно, я вам пособлю. Прекроткое, преспокойное животное!
Как мне ни хотелось согласиться, негодование взяло верх, я проскакал мимо, и таким образом, чтоб отомстить за мисс Монро, наказал самого себя.
Тотчас за порогами, на восточном берегу, находится пристань для перегрузки товаров, минующих катаракты [132]. Здесь, в тени сиксморы, отдыхая от работ но транзиту, суетились и горланили Берберы [133] со всевозможными диковинками. По рукам ходили оловянные кольца с кремнями вместо самоцветных камней, чучело двухнедельной газели, похожее на детскую лошадку, живая газель, ровесница, а может-быть и сестра чучела, голова селедки с широко открытым ртом, бережно высушенная и выдаваемая за голову „young crocodile, три набитые соломой настоящие крокодила тоже с разинутою пастью и пр. (в них более сажени; просят по 25 франков за штуку). Мальчишка продают довольно хорошенькие агаты, отшлифованные рекой, и незатейливые игрушки — дагабии — особым образом расщепленные и оперенные тростинки, бегущие с ветром по земле. Иные снимают с себя для продажи ожерелья и ладонки; но многим и снять нечего; эти-то и кричат больше всех.
