А перебранка продолжается. Конопатый встает и чуть ли не тычет кулак в самое лицо Романтика. Тот сидит, привалившись к стене, и с улыбкой смотрит на него.
— Ты, грамотей, должон знать, что пролетарский писатель Максим Горький говорит про человека! Вона какие золотые слова мне вычитали из его книги… Названья не помню, сам-то я малограмотный…
— Знаю слова Горького! — добродушно отмахивается от него Романтик. Удивительно он спокойный человек. И симпатичный! Всегда у него закатанные до локтя рукава. Открытый ворот синей сатиновой косоворотки. Открытый дружелюбный взгляд синих глаз.
— Нет, не знаешь! — угрюмо петушится Конопатый, размахивая кулачищами. — Человек — это… это… — Он встречается со мною взглядом и, точно поперхнувшись, замолкает, весь как-то съежившись, вобрав голову в плечи.
«С чего бы это?.. Забыл горьковские слова?..»
— Звучит гордо, что ли? — нараспев спрашивает Романтик. Но Конопатый идет, садится на свое место. — А я знаю другие слова нашего пролетарского писателя. На всех плакатах написаны! Если враг не сдается — его уничтожают!
— Так то он про врага сказал!.. А разве хлебороб — враг Советской власти? — накидывается на него Чепурной. Вид у него — хищной птицы.
— Хлебороб-кулак — враг! Хотя хлебороб бывает разный: кулак, середняк, бедняк.
— Так то про кулака! А разве у нас больше кулаков, чем середняков?.. — Скажешь — кулаков?.. У нас вон половину станицы выслали. Все враги? — не отстает от него Чепурной.
— Одно я знаю: всему голова рабочий класс, он все и рассудит! — машет рукой Романтик.
— А хлебороб, по-твоему, — задница, товарищ Рамантек?.. Ему и рассуждать не положено? — снова накидывается на него Чепурной. Мне кажется: он сейчас долбанет его своим хищным носом.
— А ну вас ко всем чертям! — Романтик встает. — Вас много, я — один. Не переспоришь! Пойду-ка я лучше почитаю. — Сунув руки в карманы брюк, он неторопливо уходит.
— Тогда, Романтюк, не суйся в драку! — Киселев скалит зубы. — Голову сломишь.
Став на колени, он раскладывает доски для столешницы и прилаживает к ним поперечные планки.
Чепурной пытается завязать разговор то с одним, то с другим. Пристает с расспросами к Конопатому и даже к Глухонемому старику. Но никто ему не отвечает. Глухонемой похлопывает себя по ушам: мол, не слышу. Нет ни у кого охоты ни спорить, ни поддерживать с Чепурным разговор. И без того, я вижу, всем тошно.
В наступившей тишине слышно только тюканье топора Киселева.
— Ну, как твои дела? — спрашивает меня Горбачев во время перекура.
— Хорошо. Обидно только: три дня пролежал.
— А сапоги не нашел?
— Нет.
— Да, жалко, добрые сапоги были! — Он закидывает руки за спину. — Будем считать, что экзамен ты выдержал. Но вот метрика, говорят, у тебя не в порядке?
— Нет, она в порядке, только вот… — Я лезу в карман, протягиваю ему метрику.
Он читает и вздыхает:
— Да, годков мало. До полных восемнадцати не дотянул. Что же делать с тобой? — Он оглядывается по сторонам, зовет Агапова.
Тот подходит вразвалочку. Старшой протягивает ему метрику.
— Надо парню помочь устроиться на работу. Прибавь-ка ему пару годков. Ты это хорошо умеешь. А то не оформят в Морагентстве.
Агапов с наигранным возмущением возвращает ему метрику.
— Ты что, с ума сошел, старшой? Может, он легавый?
— Да нет, непохоже. Не так ли?
— Конечно, — охотно соглашаюсь я.
— Ну вот, видишь! — И он ласково треплет меня по плечу. — К тому же у парня сапоги украли.
— Четверку на двойку переделать не трудно. Но что же получается, старшой? — Агапов с нескрываемой злостью смотрит на меня. — Получается подлог! Самый настоящий подлог! — Он нажимает на это слово.
Я опускаю голову. Хорошо бы провалиться сквозь землю! «Он прав, он прав, чистый подлог».
Старшой пытается перевести разговор на шутку:
— Ну, если б в ущерб государству — тогда бы, конечно, другое дело. Но тут ведь никакой корысти!
— Это не меняет дела! — отвечает Агапов. — Подлог есть подлог. А потом — хорошо ли, старшой, трудовую жизнь начинать с подлога? С обмана?.. Ты разве так начинал? Я разве так начинал, хотя и работали на хозяина?.. Нет, мы трудились честно, на своем горбу все испытали. Не то что нынешняя молодежь.
— Вот и новенький так начинает — на своем, а не на чужом горбу! — Старшой сердится и багровеет. Чувствую, что ему явно не нравится затеянный Агаповым разговор.
Но Агапов не обращает на него внимания:
— Исполнилось бы восемнадцать — тогда милости просим, приходи и работай, без всяких подлогов и подделок! — Он снова злобно смотрит на меня.
Я готов схватить метрику, бежать и никогда больше не показываться в районе порта. «Он прав, он прав. Как это раньше я не подумал?»
Но старшой меняет тему разговора. Смотрит на мои ноги, говорит:
— Зря босым бегаешь. Теперь еще наколешь себе ноги.
— На днях куплю сандалии. С первых же денег!.. Правда, я хотел магарыч устроить…
— С магарычом не спеши. Купи сандалии. Или ботинки какие попроще. Сходи на Кубинку.
Подходит Киселев, «С легким паром». Видимо, он уже накурился, скучно одному, хочется поговорить.
— О чем спор у вас? — Глазки у него горят от любопытства.
— Да ты вот сам посуди, Киселев, — обращается к нему Агапов за поддержкой. — Старшой просит исправить новенькому метрику, прибавить…
Но Киселев не дает ему договорить:
— Ну и правильно. Нешто ему первому подделываешь документ?.. Может, парню исть нечего?.. Потом, у него сапоги украли… Понимать надо!.. Нэпмачам и куркулям лепишь справки — сходит…
Агапов от изумления столбенеет. Он часто-часто мигает, точно его двинули по загривку. Такого, видимо, он не ожидал. Но скоро приходит в себя.
— Ты что, «С легким паром», — сошел с ума?
— Сошел, стало быть, — усмехается тот.
Поведение Киселева неожиданно и для меня. Не раз ведь мы с ним ругались!.. Этим он вызывает меня на откровенность, я готов простить ему все обиды.
— Не в деньгах даже дело, — говорю я, боясь взглянуть ему в глаза. — Мне надо работать, нужен опыт работы в порту.
— Зачем? — настороженно спрашивает старшой. «Опыт» его чем-то пугает.
Тут у меня невольно срывается с языка:
— Мне ведь скоро ехать… (Хорошо, что я вовремя прикусил язык, не сказал: «В Германию или Англию».)
— Куда, куда, куда?..
Но я уже владею собой, начинаю запутывать следы.
— Ну, сперва в Ленинград, а там будет видно. Газеты читаете? Видите, что делается в Европе?
