Я сидела в вагоне второго класса позади американской пары.
— Это уж через край, Сьюзен. Вся эта поездка — через край. Тебе обязательно нужна эта шляпа? Эта нелепая шляпа. И это вино, которое тебе просто необходимо было попробовать за обедом, обошлось в тридцать пять долларов. А теперь ты сидишь тут и восторгаешься кукурузными полями, коровами и ветхими деревеньками. Черт возьми, если тебе нужны кукурузные поля, я мог бы свозить тебя в Айову. Избавил бы себя от множества хлопот. Мы за семь тысяч миль добирались посмотреть коров!
— Я смотрю не только на коров, Джеффри. Я смотрю на Италию. Вот чего ты не понимаешь. И скажу тебе вот еще что, Джеффри. Я — это через край. Почти все и все в мире — через край. Через край для тебя, Джеффри. И я скажу тебе почему. У тебя чашка мелкая и маленькая, и в нее ничего не поместится, кроме тех нескольких капель, которые ты сам в нее влил. Больше ни для чего места не осталось. Но я вот что скажу тебе, Джеффри: жизнь больше, чем вмещает твоя чашка. Раздобудь себе чашку побольше, Джеффри, ради бога, раздобудь себе чашку побольше.
Когда я, выходя из вагона, прошла мимо них, эти двое сидели, отстранившись друг от друга, разделенные большой черной шляпой, украшенной бледно-розовыми цветами роз. Она смотрела в окно, он — уставился прямо перед собой, или в себя, или, может быть, на дно своей чашки. Я пожелала Джеффри найти себе чашку побольше.
Дверь палаццо напротив открылась. Это он, «с густыми мягкими волосами, падающими на глаза». Со скрипкой в руках.
Он взглянул на меня.
— Buona sera, signora. Arrivo. Добрый вечер, синьора. Я пришел.
Это был он — он, с черной коркой бороды. Это я с ним говорила. Это он — директор консерватории. И, когда я назвала ему свой адрес, а может и прежде, чем я назвала адрес, он решил выбрать нашим скрипачом самого себя.
Фернандо открыл ему дверь.
— Giacomo Serafini, molto lieto, — представился он всем присутствующим. Нет, он ничего не будет пить. — No, grazie.
Он шагнул к двери террасы, раскрыл футляр скрипки, заиграл.
— Вы знаете, что этот этаж палаццо когда-то был бальным залом, синьора? — спросил он, подтягивая струны, поглаживая и пощипывая их.
— Да, да. Знаю.
— La signora gradirebbe un valzer? Синьора, вальс заказывали?
Пусть жизнь течет по своим законам.
Фернандо курил, прислонившись к дальней стене. Отбросил сигарету в пылающий огонь, разведенный Неддо, поманил меня глазами, чуть заметно склонил голову: юный итальянец, приглашающий девушку — и я шагнула к нему. Позволила себя обнять. Обняла его крепче, чем он меня, вдохнула запах юного итальянца, смешавшийся с запахом кофе, красного вина и дыма. А теперь и с «Опиумом».
— Потанцуешь со мной? — спросил он.
Мы вышли на середину комнаты, подчеркнуто поклонились друг другу. Я так и не сняла фартука. Серафини прервал Брамса мягким затихающим рефреном. Мы встали в позицию. Серафини тоже. Он играл «Il valzer dellʼImperatore», и мы танцевали. Мы танцевали, как умели, танцевали, как не танцевали никогда, может быть, как никогда не будем танцевать, и может быть, Серафини тоже играл как никогда хорошо, потому что мы так хорошо танцевали, и я надеюсь, что все призраки Убальдини смотрели на нас. Неддо смотрел и прохаживался перед камином, как прохаживался по своим лугам. «Как воин, с плеча взмахивающий косой в ритме ветра». И племянники тоже смотрели. Смотрели на нас и поглядывали с террасы, не идут ли другие.
— Они подходят по vicolo.
Мы все вышли на террасу, кроме Серафини, который все играл вальс.
В том, что все они появились на Пьяцца Скальза одновременно, была рука судьбы. Вот Тильда, завернувшаяся в душную ночь в рысий мех, с бриллиантовыми подвесками в ушах. Обмахивающаяся краем шали пышногрудая Миранда — богиня в синем, как ночное небо, платье. И очень нарядные американки. Тильда с Мирандой смешались с остальными, и они, как сбежавшие с уроков школьницы, смеясь, взяв друг друга под руки, прошествовали по vicolo, явно настроившись на чудесный вечер. Эдгардо подождал мужчин на повороте на Виа дель Дуомо. Те держались гораздо более строго, и все щеголяли в коричневых ботинках. Единство обеспечено. Кажется, никто из них не заметил двоих, вывернувших из-за угла почти сразу за ними. Один придерживал на груди края широкой мантии, на другом были кожаные брюки и бархатный камзол, и мне оставалось только надеяться, что они не принесли с собой сыра.
Я уже слышала шаги во дворе и крикнула из salone:
— Benvenuti, benvenuti, belli miei!
He в том дело, что на столе, а в том, кто за столом. Четырнадцать стульев вокруг стола с апельсиновыми ножками, четырнадцать разноцветных стульев для хороших людей, собравшихся к ужину. В нашем доме. Дома! Как долго мы шли к нему.
Десять красных билетиков.
Тысяча дней.
Il telefone е per lei, signore. Синьора, вам звонят.
Нанизывать время, как жемчужины. Чтобы жемчужин хватило на целую жизнь.
Крошечная серебряная лопаточка.
Скажи, какой я была в пятнадцать? Ты помнишь меня тогда?
Dolce е salata, соленое и сладкое. Таков для меня вкус жизни.
Призраки Убальдини.
Ночной поезд на Париж.
7:16, Колд-Спрингс — Гранд Централ.
Почему я не смогу жить на краю адриатической лагуны с незнакомцем, чьи глаза цвета черники?
Мама, можно нам взять щенка?
Сегодня здесь репетиция оркестра, мама.
А завтра можно будет взять щенка?
Пожалуйста, мама, больше никогда не приходи смотреть наш бейсбольный матч в этом белом плаще.
Я люблю тебя, мама.
Я люблю тебя, малыш.
Мам, я точно решил. Совсем решил. На Халлоуин я буду Суперменом.
Вовсе у меня не лиловые волосы, мама. Они каштановые.
Миссис Нокс, у вас родилась девочка.
Фиги с пряностями.
Засахаренные апельсины.
Новый хлеб.
Старое вино.
Согретый солнцем персик.
Коричневые ботинки.
Нарядные платья.
Я хотела, чтобы смерть застала меня танцующей.
Ради бога, Джеффри, раздобудь себе чашку побольше.
Поцелуй.
Вальс.
La signora gradirebbe un valzer? Синьора, вальс заказывали?
Да, синьора желает вальс.
Серафини снова заиграл Брамса, а я вышла на лестничную площадку, заглянула вниз. Я ждала вас, хоть и знала, что вас не будет.
Но, хотя вас и не было с нами, остальные вошли один за другим, наполнили бальный зал allegria, о котором я мечтала.
Серафини все играл и играл, а Тильда танцевала с Уиллом, а я — с племянниками, а Мэри Грейс с Неддо изобразили нечто вроде менуэта. Джованни из бакалеи внизу, тот, что с теплыми ладонями, каждые четверть часа звонил в звонок и важно спрашивал, как у нас с напитками.
