Грустная песня индейцев приходит мне на ум. Как бы отнесся к ней господин, если бы он ее услышал? Я уверен, что только во время болезни адмирала с индейцами стали обращаться с такой суровостью. Вот он встанет и все переделает по-своему.
— «Что же касается золота, драгоценных камней и благовоний, — продолжает свое письмо адмирал, — то и такими не обижена эта местность, достойная называться земным эдемом. Устья рек здешних полны золотого песка, а в горах, по рассказам индейцев, золото находят в самородках; для поисков самородного золота я отрядил две экспедиции под начальством рыцаря Горвалана и достойного родственника вашего, синьора Алонсо де Охеды».
Я чувствую, что еще немного — и перо выпадет у меня из пальцев, такая одолевает меня слабость. Я смотрю на адмирала. Лицо его побледнело еще сильнее, а под глазами залегли круги, словно наведенные синей краской.
— Ну, довольно на сегодня, — говорит он, со стоном откидываясь на подушки. — Так как ты еще слишком слаб для физической работы, то с завтрашнего дня будешь являться сюда ко мне к шести часам утра ежедневно, пока не оправится синьор Марио. Ступай отдохни!..
Я дошел до двери, когда адмирал меня окликнул.
— Слышал ли ты что-нибудь о голосах мертвых? — спросил он, глядя на меня в упор.
— Мне передавали, что наши матросы слышали какие-то голоса на берегу залива Покоя, — ответил я.
— А ты сам — тебя ведь нашли на берегу залива, — ты разве ничего не слышал? — пытливо спросил адмирал.
Спохватившись, что могу помешать розыскам моего друга, я ответил уклончиво:
— Я четыре часа пробродил по острову без шляпы, и солнце сильно прижгло мне голову. Если бы я и слышал какие-нибудь голоса, то это скорее могло быть признаком начинающейся у меня лихорадки.
— Смотри мне в глаза, Франческо Руппи, — строго сказал адмирал, — отвечай прямо: слышал ты голоса мертвых на берегу залива Покоя или нет?
Огненные голубые глаза адмирала глядели мне прямо в душу, и, не в силах утаить от него истину, я прошептал:
— Да, я слышал их, господин мой!
Какая радость! Сегодня десятники оповестили население колонии о том, что посланный на разведку в горы Сибао рыцарь Охеда возвратился с добрыми вестями и ради этого случая все ремесленники, солдаты и матросы на половину дня освобождаются от работ. В полдень в церкви будет отслужена торжественная месса, а затем мы прослушаем из уст самого рыцаря рассказ о его приключениях. Мне представлялся удобный случай повидаться со всеми моими друзьями, и я с нетерпением принялся натягивать на себя праздничный наряд. Но какая жалость: платье висело на мне мешком, как с чужого плеча, — до того я похудел за время болезни.
Солнце стоит уже высоко, и я опрометью бросаюсь к двери. Но кто-то уже распахнул ее раньше меня, и я налетаю на длинную, нескладную фигуру. Столкнувшись лбами, мы отскакиваем в разные стороны, и тут только я узнаю моего милого синьора Марио.
— Куда ты так спешишь, Франческо Руппи? — говорит он, потирая ушибленный лоб.
И я невольно бросаюсь к нему в объятия, забывая о том, что я только полуматрос, полуслуга, а он ученый человек и секретарь адмирала.
— Я принес тебе добрую весть, — говорит он. — Синьор Охеда разыскал в горах золото. И, воспользовавшись добрым настроением адмирала, я уговорил господина взять тебя с собой в поход, так как он сам думает отправиться на разведки. Только боюсь, что понапрасну поторопился, — добавил он, с сомнением оглядывая меня. — Ты такой худой, желтый и слабый, что будешь только помехой в пути.
— Не думаете ли вы, что вы толстый и розовый? — сказал я, целуя его руки. — Хорошо, что в Изабелле нет зеркал. Толстыми и румяными здесь могут быть только идальго да монахи, которые молятся и отдыхают, пока мы работаем.
То же самое сказал мне сегодня Хуан Роса. Я столкнулся с ним при входе в церковь. И он указал мне, где стать.
— Сейчас все так обносились, что по одежде никак нельзя отличить идальго от мужика, — сказал он, — но, если ты увидишь полное и розовое лицо, так и знай, что это патер или дворянин. Несмотря на приказ адмирала, они все отлынивают от работы, а мы по шестнадцать часов мокнем в воде на постройке дамбы, а потом валяемся в лихорадке.
Правду сказать, не мы одни валяемся в лихорадке. Побывав в больнице, я видел там много патеров, идальго и офицеров; болезнь косила людей, невзирая на их положение или происхождение, но действительно священники, монахи и знатные господа старались под любым предлогом отказываться от общественных работ, возложенных на них адмиралом.
А между тем приказ господина, развешанный по стенам и ежедневно читаемый с амвона в церкви, гласил следующее:
«Я, Кристоваль Колон, главный адмирал Моря-Океана, вице-король и генерал-губернатор островов и континента Азии и Индии, всем идальго, священникам, чиновникам, офицерам, солдатам, матросам, ремесленникам и хлебопашцам, имеющим пребывание в нашей заокеанской колонии Изабелла на острове Эспаньола, повелеваю: невзирая на возраст, сан, благородство происхождения, имущественное положение и другие заслуги, из внимания к временным трудностям, переживаемым из-за отсутствия рабочих рук, всем без исключения одинаково нести общественную службу, состоящую в постройке помещений, годных для жилья, возведении амбаров для хранения хлеба, укрепления берега дамбами и плотинами, а также постройке мельниц, винных погребов и прочая и прочая».
ГЛАВА III
Берналь де Лиса и Фермин Кадо
Так как церковь наша была единственным зданием, могущим вместить все население колонии, то часто ею пользовались при объявлении тех или иных приказов и распоряжений.
Сегодня же мы не расходились после мессы, желая выслушать, что нам поведает рыцарь Охеда о своих удачах.
Господин наш, адмирал, взяв его за руку, возвел на амвон и, обратясь к почтительно притихнувшей толпе, произнес:
— Вот перед вами один из знатнейших идальго Кастилии, человек, который не обманул доверия ваших монархов и вашего адмирала. Слушайте его!
Взойдя на амвон, Алонсо де Охеда вытащил из ножен свою длинную шпагу и положил ее на аналой. Затем, по его знаку, двое солдат внесли какой-то тяжелый предмет, обернутый платком, и установили его рядом со шпагой.
— Я видел много лесов, рек и гор, — сказал рыцарь, снимая шляпу и делая ею приветственный жест по направлению к внимательно слушавшей его толпе, — но их впоследствии опишут, конечно, придворные поэты. Я не монах и не адвокат и поэтому не умею красно говорить, — продолжал он, с трудом поднимая завернутый в платок предмет, — но я заявляю вам, что две недели пробыл в отсутствии и привел свой отряд обратно в отличном состоянии. Мои люди бодры и свежи, лошади сыты, оружие в порядке, и, однако, я добыл, — сказал он, снимая платок со стоящего перед ним предмета, — золота в количестве, достаточном, чтобы оплатить содержание регулярной армии из пятисот человек на протяжении трех месяцев!
