— Напротив, как раз к вам, — заулыбался голландец. — Я уже заходил в контору, но вас там не было, и мне сказали, что в семь часов я найду господина Керабана на этой площади…
— Вам верно сказали, ван Миттен! — воскликнул торговец, пожимая руку своего роттердамского корреспондента с радостью, похожей на буйство. — А! Мой дорогой, никогда, нет, никогда я не ожидал увидеть вас в Константинополе! Почему было не написать мне?
— Я покинул Голландию так внезапно.
— Деловая поездка?
— Нет… развлекательная. Я не был знаком ни с Константинополем, ни с Турцией, и захотелось вернуть здесь ваш роттердамский визит ко мне.
— Это хорошо! Но, по-моему, я не вижу с вами мадам ван Миттен?
— Действительно… она осталась дома, — проговорил голландец не без некоторого колебания. — Мадам ван Миттен не любит переездов. Поэтому пришлось приехать только с моим лакеем Бруно.
— А! Этот малый? — Господин Керабан слегка кивнул в сторону Бруно, который как раз собрался поклониться ему на турецкий манер и поднес обе руки к шляпе, наподобие двух ручек амфоры[61].
— Да, — продолжил ван Миттен, — этот добрый малый уже хотел покинуть меня и уехать в…
— Уехать! — воскликнул Керабан. — Уехать без моего разрешения?
— Да, друг. Он ожидал увидеть веселой и радостной эту столицу Османской империи…
— Гробница! — заметил Бруно. — В магазинах — никого. На площади ни одной коляски. Лишь тени, которые ходят по улицам и воруют вашу трубку…
— Но сейчас — рамадан, ван Миттен! — сказал Керабан. — Самый разгар рамадана!
— А! Вот оно что! — оживился Бруно. — Тогда все ясно. Впрочем, не совсем… Что это такое, рамадан?
— Время поста и воздержания, — ответил Керабан. — На всем его протяжении запрещается пить, курить и есть между восходом и заходом солнца. Но через полчаса, с пушечным выстрелом, который возвестит о конце дня…
— А! Вот что они хотели сказать своим «пушечным выстрелом»! — воскликнул Бруно.
— В течение всей ночи люди вознаградят себя за дневное воздержание.
— Итак, — повернулся Бруно к Низибу, — вы с утра еще ничего не ели, потому что сейчас рамадан?
— Потому что сейчас рамадан, — машинально ответил слуга Керабана.
— Э, вот что заставило бы меня похудеть! — воскликнул Бруно. — Вот что стоило бы мне фунта в день, как минимум!
— Как минимум, — повторил Низиб.
— Ну, вы увидите все, ван Миттен, с заходом солнца, — продолжил Керабан, — и придете в восхищение! Это будет магическое перевоплощение мертвого города в живой! А, господа новые турки, вы еще не сумели заменить эти старинные обычаи своими абсурдными нововведениями! Коран стойко держится против ваших глупостей. Пусть покарает вас Мухаммад!
— Прекрасно, друг Керабан, — одобрил ван Миттен, — я вижу, что вы по-прежнему верны древним обычаям.
— Это больше чем верность, ван Миттен, это упорство! Но скажите, мой достойный друг, вы ведь останетесь на несколько дней в Константинополе?
— Да… и даже…
— Отлично, вы — мой! Я завладею вами! Вы меня больше не покинете.
— Пусть так! Я буду ваш!
— А ты, Низиб, займешься этим парнем, — прибавил Керабан, указывая на Бруно. — Я поручаю тебе, в частности, изменить его представление о нашей чудесной столице.
Низиб согласно кивнул и увлек Бруно в центр толпы, которая становилась все более густой.
— А знаете! — воскликнул неожиданно господин Керабан. — Вы вовремя прибыли, ван Миттен! Через шесть недель вы не нашли бы меня в Константинополе.
— Вас, Керабан?
— Меня. Я уехал бы в Одессу.
— Вот как?
— Отлично! Если вы все еще будете здесь, то мы поедем вместе! В самом деле, почему бы вам не сопровождать меня?
— Но… — замялся ван Миттен.
— Вы будете меня сопровождать, говорю вам!
— Я рассчитывал отдохнуть здесь от поездки, которая была чересчур стремительной…
— Пусть так! Отдохнете здесь, а затем в течение целых трех недель — в Одессе!
— Друг Керабан, вы считаете…
— Я так считаю, ван Миттен! Вы не собираетесь, полагаю, противоречить мне сразу же, с самого приезда? Ведь когда я прав, то легко не уступаю.
— Да… Я знаю, — засмеялся ван Миттен.
— Впрочем, — сказал Керабан, — вы не видели моего племянника Ахмета. Нужно вас познакомить с ним.
— Вы как-то упоминали о вашем племяннике…
— Можно сказать, моем сыне, ван Миттен, поскольку у меня нет детей. Дела, знаете, дела! Я никогда не мог найти и пяти минут, чтобы жениться.
— Минуты достаточно, — с видом знатока заключил ван Миттен. — Часто даже и минуты излишне много.
— Таким образом, вы встретитесь с Ахметом в Одессе, — сказал Керабан. — Это очаровательный юноша! Он ненавидит дела, немного художник, немного поэт, но очарователен… очарователен! Совсем непохож на своего дядю, однако беспрекословно повинуется ему.
— Друг Керабан…
— Да, да. Я знаю ему цену. Из-за его свадьбы мы и поедем в Одессу.
— Его свадьбы?
— Именно так. Ахмет женится на милой девушке, молодой Амазии, дочери моего банкира Селима, истинного турка. У нас состоятся празднества. Получится великолепно! Вы там будете.
— Но я предпочел бы… — задумчиво начал ван Миттен. Он хотел привести еще одно, последнее возражение.
— Договорились! — хлопнул в ладоши Керабан. — Вы ведь не намерены оказывать мне сопротивление, верно?
— Я хотел бы… — опять тянул с ответом ван Миттен.
— Вам не удастся!
Скарпант и мальтийский капитан, которые прогуливались в глубине площади, приблизились как раз в тот момент, когда господин Керабан говорил своему спутнику:
— Решено! Через шесть недель — самое позднее — мы оба отправимся в Одессу!
— И свадьба состоится? — спросил ван Миттен.
— Сразу же по нашему прибытию, — ответил Керабан.
Ярхуд наклонился к уху Скарпанта.
— Шесть недель. У нас есть еще время для действий.
— Да, но чем раньше, тем лучше, — напомнил Скарпант. — Не забывай, Ярхуд, что до исхода шести недель господин Саффар вернется в Трапезунд.
И оба продолжили прогулку, приглядываясь и прислушиваясь.
А в это время господин Керабан разговаривал с ван Миттеном:
— Мой друг Селим, всегда спешащий, и племянник Ахмет, еще более нетерпеливый, готовы были сыграть свадьбу немедленно. И я должен сказать, что у них есть для этого весомое основание. Нужно, чтобы дочь Селима вышла замуж до достижения семнадцати лет, или она потеряет около ста тысяч турецких лир[62], которые старая сумасшедшая тетка завещала ей при этом условии. Но такой пожар ни к чему, семнадцать лет ей исполнится только через шесть недель. Поэтому я их урезонил, говоря: «Нравится вам это или нет, но свадьба не состоится до конца будущего месяца».
