Церемония была недолгая. Жрецы отошли на минутку в сторону, склонили друг к другу свои старые бритые головы и немного побормотали. Затем главный из них оторвал длинный лоскут от своей набедренной повязки из белой таппы и вручил его одному из французских офицеров, а тот передал Джермину, предварительно объяснив, что с ним делать. Старший помощник немедленно прошел до конца сильно раскачивавшегося утлегаря и прикрепил к нему мистический символ запрета. Это обратило в бегство компанию девушек, которые, как мы успели заметить, плыли к нам. Всплеснув руками и подняв, как дельфины, брызги воды, они с громкими криками «табу! табу!» повернули назад и направились к берегу.
В ночь нашего прибытия несли вахту старший помощник и маори, сменяя друг друга каждые четыре часа; команде, как это иногда практикуется во время стоянки на якоре, разрешили всю ночь оставаться внизу. Впрочем, в данном случае главной причиной такой поблажки было недоверие к матросам. И в самом деле, не приходилось сомневаться, что кто-нибудь из них непременно совершил бы попытку тем или иным способом удрать. Итак, когда пробило восемь склянок (полночь) — к этому времени на судне царила полная тишина — и наступила первая вахта Джермина, тот поднялся на палубу с фляжкой спиртного в левой руке, держа наготове правую, чтобы ударить первую физиономию, которая покажется над люком кубрика.
Приняв подобные меры, он несомненно собирался бодрствовать, но вместо того вскоре заснул; он спал так крепко, что, возможно, именно его храп разбудил матросов, сбежавших от нас этой ночью. Во всяком случае старший помощник трубил носом весьма странно, чему не приходится удивляться, если вспомнить о его искривленной трубе. Когда он очнулся, рассвет только что наступил, но было достаточно светло, чтобы заметить исчезновение двух шлюпок. В одно мгновение он понял, что произошло.
Вытащив маори из-под старого паруса, где тот спал, Джермин приказал ему спустить одну из оставшихся шлюпок, а сам ринулся в каюту сообщить новость капитану. Выскочив опять на палубу, он нырнул в кубрик за гребцами, но едва очутился там, как за бортом послышался крик и громкий плеск. То были маори и шлюпка (в которую тот только что прыгнул, чтобы подготовить к спуску), все дальше и дальше уносимые волнами.
После того как накануне вечером шлюпку подняли на место по правому борту на корме, кто-то подрезал удерживающие ее тросы с таким расчетом, чтобы они при умеренном натяжении порвались. Веса Бембо оказалось как раз достаточно — очевидно, беглецы определили его с точностью до одного пенькового волокна. Оставалась еще одна шлюпка; но ее следовало осмотреть, прежде чем попытаться спустить на воду. И хорошо, что это сделали: в днище зияла большая дыра, сквозь которую пролез бы бочонок. Шлюпка была безжалостно повреждена.
Джермин бесновался. Швырнув шляпу о палубу, он собирался уже броситься в море и поплыть к корвету за катером, как вдруг появился капитан Гай и попросил его оставаться на месте. Тем временем вахтенный офицер на борту французского военного корабля заметил поднявшуюся у нас суматоху и окликнул нашего капитана, чтобы узнать, в чем дело. Гай в рупор сообщил о случившемся, и офицер немедленно пообещал дать людей для преследования. Послышались свистки боцманской дудки, слова команды, и от корвета отвалил большой катер. Пять-шесть взмахов весел — и он подошел к «Джулии». Старший помощник прыгнул в него, и гребцы стали быстро грести к берегу.
Еще один катер с вооруженной командой вскоре также направился к острову.
Через час первый катер вернулся, ведя на буксире две китобойные шлюпки, которые были обнаружены на берегу перевернутыми, точно черепахи.
Наступил полдень, а о беглецах ничего больше не было слышно. Тем временем мы с доктором Долговязым Духом слонялись взад и вперед по палубе, приятельски беседуя и рассматривая береговой ландшафт. В бухте стоял мертвый штиль; палящее солнце бросало свои лучи с высоты; иногда бесшумно скользящая пирога, крадучись, появлялась из-за какого-нибудь мыса и стрелой неслась по воде.
Все утро наши больные ковыляли по палубе и бросали печальные взгляды на остров, где покачивались пальмы, приглашая их под свою животворную сень. Несчастные матросы! Как способствовали бы восстановлению их пошатнувшегося здоровья эти восхитительные рощи! Но бесчувственный Джермин клятвенно заверил, что никогда их нога не ступит на эту землю.
Перед закатом показалась толпа, спускавшаяся к берегу. Впереди шли беглецы — без шапок, с изорванными в лохмотья куртками и брюками; лица у всех были в крови и пыли, а руки связаны за спиной гибкими прочными стеблями. За ними вплотную следовала шумная ватага островитян, подталкивавшая их остриями длинных копий, а моряки с корвета угрожали им с обеих сторон обнаженными тесаками.
Ружье, подаренное верховному вождю прибрежной области, и обещание выдать по полной стопке пороха за каждого пойманного подняли на ноги все население; охота оказалась настолько успешной, что были схвачены не только матросы, удравшие утром, но и пятеро из тех, что остались на острове во время прошлой стоянки. Впрочем, туземцы исполняли лишь роль гончих, вспугивая дичь в ее убежищах, но хватать ее предоставили французам. Здесь, как и повсюду, островитяне не обнаруживают никакого желания вмешиваться в драку, возникающую при поимке доведенных до отчаяния матросов.
Беглецов немедленно доставили на судно; вид у них был довольно угрюмый, но они вскоре воспрянули духом и стали относиться ко всему случившемуся, как к забавному приключению.
Глава 6
Мы пристаем к острову Доминика
Сразу после наступления темноты капитан Гай, боявшийся провести еще одну ночь у Хайтайху, распорядился сняться с якоря.
На следующее утро, когда все полагали, что мы пустились в далекое плавание, «Джулия» внезапно изменила курс и направилась к острову Доминика, или Хива-Оа, расположенному к северу от покинутой нами Санта-Кристины. Как мы узнали, причиной этого было желание заполучить, если окажется возможно, несколько матросов-англичан, которые, по сведениям, сообщенным командиром корвета, недавно сошли там на берег с американского китобойца и хотели наняться на какое-нибудь английское судно.
После полудня мы приблизились к острову и шли на траверзе тенистой горной долины, начинавшейся от берега глубокой бухты и терявшейся вдали, где она извивалась зеленым ущельем.
— К наветренному грота-брасу! — заорал старший помощник, прыгая на фальшборт.
Через мгновение мчавшаяся по волнам «Джулия», внезапно остановленная в своем беге, задрала нос, как вскидывает голову осаженный на скаку конь, и вода под ее бушпритом вспенилась.
