Термиты (белые муравьи) боятся дневного света и поэтому, как только они выходят из-под земли и поднимаются на дерево или столб, тотчас начинают строить, одновременно с продвижением вперед, сводчатые проходы над собой. Они скоро покрывают ствол твердой земляной корой, под которой затем происходит их разрушительная работа. Какое чутье может привести этих маленьких насекомых из их подземного убежища как раз под подошвы пары сапог, поставленных под кровать?! Может быть, кроме рабочих и солдат, у них еще имеются разведчики? В то время как во всем помещении не видно было никаких термитов, мы находим сапог со свежими земляными проходами термитов и с уже частично разрушенной за ночь подошвой. О жизни животных разнообразных форм и бесчисленных особей под землей, об их беспокойной старательной работе (она в течение тысячелетий, наверное, влияет на непрерывное, едва заметное изменение самого верхнего слоя земной коры) мы можем составить себе лишь приблизительное представление.
В течение всего времени строительства я не упускал случая после работы показывать людям изделия европейской промышленности или раздавать им кое-какие мелочи. Но большинство вещей могло быть распаковано лишь по окончании стройки. Картины, музыкальные инструменты, музыкальные ящики и т. п. все время не теряли своей притягательной силы. Таким путем, а также и другим, я старался поддерживать в людях бодрое настроение.
После дневной жары я жаждал дождя, в котором так нуждались мои огороды. Процветание новых всходов всецело зависело от дождя, потому что отдаленность реки Уэре и высокое положение нашей стоянки не допускали искусственного орошения. Тем временем я продолжал хозяйничать в моей хижине. Когда стеллажи были готовы, я велел поставить на них багаж, особенно берлинские корзинки, так что, не поднимая ящиков, мог легко их открывать. Оконца и два дверных отверстия давали достаточно света, чтобы в глубине помещения можно было отчетливо все видеть. Мой рабочий стол стоял вблизи дверей, но по вечерам отодвигался в глубь хижины. В хижине были сделаны различные практические приспособления, которые давали минимум удобств. Длинные сосновые доски, проделавшие долгий путь из средиземноморского порта в Судан и через Хартум в область Бахр-эль-Газаль, я использовал теперь для устройства висячих стеллажей под стропилами крыши. Сотни нужных вещей нашли на них себе место. Суданский ангареб с противомоскитной сеткой и ковром, небольшая железная походная кровать, покрытая козьей шелковистой шкурой, отороченной красной сафьяновой кожей, пестрый плетеный гамак на подставках, сетки и небольшие циновки для различных предметов, стол и два одинаковых складных кресла из Парижа, импровизированные столики и скамеечки, умывальные принадлежности, большая ванна, занавеси и другие скромные декоративные предметы наполняли мой новый дом. Несколько ружей и другие охотничьи принадлежности украшали центральный столб, на глиняных стенах висели картины, на рабочем столе, покрытом черной клеенкой, лежали книги, письменные и чертежные принадлежности. В качестве обеденного стола служила круглая деревянная доска, которую мы уложили на срезанный в лесу треножник.
Путешественник может практически использовать многие местные вещи; я часто буду иметь случай показать, как, благодаря этому, лишение европейских предметов имеет меньшее значение. Мое устройство было, наконец, закончено, и я часто сидел у рабочего стола до поздней ночи за докладом Джес-си-паше о делах управления в его районах, приводя в докладе практические предложения, например, относительно слоновой кости, которая транспортировалась из здешних мест в Джур-Гаттас через Дем-Бекир, совершая круг, вместо того чтобы прямо идти к Bay. Моим предложением направить кость прямо я навлек на себя гнев Эль-Масса, правителя Дем-Бекира, извлекавшего из отправок слоновой кости известные выгоды, но правительство решило направлять слоновую кость из здешних мест прямо в Вау, экономя на носильщиках.
Созданный мною поселок, моя станция в стране Ндорумы, пусть она на большом материке будет быстро преходящим явлением, подобно однодневному мотыльку, и после нашего отъезда снова зарастет травой, моя станция не должна стоять в мире черных без названия, и потому я дал моему маленькому творению имя, назвав ее «Lacrima» (слеза) по названию моего любимого романса Стигелли, который часто звучал в моей памяти в часы вечернего отдыха. Создание станции стоило многих забот и труда, и если не слез, то капель пота. Итак, при первом подъеме флага над моей станцией в стране азанде я назвал ее «Лакрима».
Тем временем известие о том, что я пришел к Ндоруме без конвоя солдат, проникло быстро в самые отдаленные области страны ньям-ньям. Благоприятные толки о моем миролюбивом образе действий и о том, что я не посягал на собственность негров и на их свободу, оказывали ожидаемое действие. Неоднократно приходили послы от различных князей с приглашением посетить их области. Они надеялись при этом на мою защиту от продолжающихся грабежей со стороны проходящих нубийцев. Бинза, сын старого князя Малингде, с юга, князь Нгериа и к востоку от него старый князь Уандо прислали ко мне своих послов. В стране Уандо племянник и преемник Абу-эс-Самада Абдуллахи позволял себе самоуправство и бесчинства, и поэтому Уандо неоднократно взывал через послов к моей защите; из западных областей я получал подобные же просьбы.
Дороги были мне открыты по всем направлениям, только могущественный князь Мбио, на востоке, держал свою область закрытой для меня. Все снова и снова приходили сообщения и слухи, что Мбио враждебно настроен против нас и, как смертельный враг Ндорумы, собирается в ближайшее время напасть на его страну и мою стоянку. Я научился мало доверять туземцам, так как страх часто являлся причиной лживых и преувеличенных сообщений. Поэтому я и теперь мало верил этим слухам. Вражда между Ндорумой и Мбио имела свои причины. Во время нападения правительственного чиновника Рафаи на страну Ндорумы последний бежал искать убежища к Мбио, но тот не помог ему, и Ндорума принужден был покориться египетскому правительству. Многие из бежавших сначала с Ндорумой людей остались у Мбио, к ним позже перешли и жены с детьми. И в настоящее время все недовольные, искавшие у Мбио эльдорадо свободы, находили там пристанище. Так что со временем его земля стала убежищем для рассеянных племен и родов не только ньям-ньям, но и других теснимых нубийцами народностей. Но последние часы свободы и независимости были уже сочтены и для Мбио. После моего отъезда от Ндорумы в январе 1881 года в этих областях свирепствовала кровопролитная война. Последний независимый князь азанде к северу от Уэле был побежден войсками правительства; два года спустя я прошел по его опустошенной стране. Мбио, ложно осведомленный, перенес свое недоверие и на меня. Когда спустя несколько лет я все же прошел через его страну, его сыновья (Мбио тогда, после тяжелой борьбы с правительственными войсками, находился в плену в Бахр-эль-Газале) сознались мне в их тогдашней слепой ненависти, возникшей из ложных и преувеличенных сообщений, и сожалели, хоть и слишком поздно, об этом. Если бы они были тогда дальновиднее, я мог бы, без сомнения, смягчить и даже предотвратить происшедшие позже события. Из пограничных вождей в область Ндорумы пришел только Нгеттуа, его дядя. В его свите находилась старая красно-коричневая ньям-ньямская собака и ее неразлучный спутник, рыжая обезьяна. Было очень забавно наблюдать, как она при отъезде всегда садилась на спину старой собаки и, таким образом, инстинктивно нашла себе животное для верховой езды.
