Селение пустовало. Мужчины ушли на охоту. Они облеклись в толстые плащи из древесной коры, надели деревянные шлемы, украшенные узорами, и взяли двурогие медвежьи копья. Лишь тойон — начальник рода — остался дома. Он напился и спал в своей хижине на ложе из бобровых шкур. Индеец Кузьма, на правах спутника русского, толкал, будил тойона, ругал его сыном змеи, но пьяный лишь стонал во сне. Рядом с ним стояла деревянная чашка с моченой морошкой. Кузьма присел в ногах тойона на бобровое ложе и стал набивать рот желтыми тяжелыми ягодами. Он на некоторое время забыл обо всем.
А Загоскин стоял возле резного столба одной из хижин и смотрел на Великого Ворона.
Высокая девушка в одежде из меха и алого сукна выглянула из хижины и, высоко занеся над головой руку, метнула в пришельца короткое копье. Он лишь слегка пригнул голову и поймал копье на лету; иззубренное острие разорвало ему рукавицу возле большого пальца.
Девушка кинулась в хижину. Загоскин улыбнулся и воткнул копье в снег рядом с собой. Вот она снова показалась в дверях хижины — бледная, гордая и плачущая — с синим ножом в руках. Искры плясали по лезвию. Он со смехом встретил нож протянутой рукой, поймал ее руку и осторожно отвел лезвие от своей груди. Теплые пальцы разжались. Тяжелый нож упал и ушел по рукоять в снег. Как она плакала! Она рухнула на снег, закрыла лицо руками и стала покачиваться то вправо, то влево. Загоскин дотронулся до ее плеча, она пошевелилась и подняла лицо.
— Я плачу оттого, что не могу тебя убить, — сказала она. — Нечем убить, и ты сильней…
— Слушай, индейская девушка, — спокойно ответил Загоскин. — Знаю, что у тебя есть копье и нож, но… должна быть еще игла с ниткой… Принеси!
Она подняла голову и с удивлением долго смотрела на него. Он, казалось, равнодушно разглядывал щит из бисера на ее груди.
— Хорошо… — Она пошла в хижину и скоро вернулась с костяной иглой и ниткой из сухожилий оленя. Загоскин, взял иглу, снял разорванную копьем рукавицу, сбросил в снег вторую и, что-то напевая, принялся за починку. Они стояли у бревенчатой стены хижины. Огромная ледяная сосулька, розовевшая на солнце, свешивалась с крыши как раз у того места, где стоял Загоскин. Девушка насмешливо следила за ним. Глупый русский! Он, стараясь проколоть рукавицу, оборачивает тупой конец иглы к стене дома, выбирает гладкий сучок и, с силой упирая в него иголку, вдавливает ее так, что она сгибается почти в дугу!
Он выпрямился, чтобы вытереть пот со лба, наткнулся плечом на острие сосульки и отшатнулся. Индианка злорадно рассмеялась, — копье, нож, ледяное острие — все против русского! Но он улыбнулся, отломил сосульку и, широко размахнувшись, бросил ее в сугроб. Вот он высасывает кровь из проколотого иглой пальца и с усилием протаскивает сквозь мех скользкое костяное острие. И смеется! Она вырвала рукавицу и иглу из его рук и, не глядя на Загоскина, ушла в хижину. Он остался один. Разглядывая Великого Ворона, он согревал руки своим дыханием. От голода кружилась голова. В бледном небе плыли золотые зерна. Где-то лаяли собаки и плакал ребенок. Сколько времени прошло? Девушка открыла дверь и размашисто бросила зашитую рукавицу к ногам Загоскина. Он молча поднял рукавицу. Девушка ждала. Русский дышал на руки. Почему он не надевает рукавиц?
— Пойдем к моему очагу! — сказала она просто и повелительно.
Загоскин улыбнулся и не двинулся с места.
— Я тебя зову! — закричала девушка. — Иди, или я возьму копье у соседа! Она вплотную подошла к путнику. Загоскин взял ее за руку, она вырвалась.
— Ты замерз, беловолосый, ты голоден. Торопись, пока мужчины не пришли с охоты!
Загоскин, шатаясь, побрел за индианкой. Посреди хижины пылал очаг, звериные шкуры лежали на земляном полу. На стене висели панцирь из костяных пластинок и деревянный, пестро расписанный шлем в виде головы ворона. И он тоже смотрел на гостя багряными глазами.
— Почему ты хотела убить меня? — спросил Загоскин. Вместо ответа индианка подошла к гостю и сняла шапку с его головы.
— Нет! — сказала девушка. — Нет, слава Ворону. Я думала, что ты из тех русских, которые купают индейцев в воде и дают им новые имена. Раскрой грудь! Слава Ворону — нет! У таких людей — цепь на груди…
Она приняла было его за священника! В памяти индейцев еще жил беспутный и хмельной отец Ювеналий, отнимавший у мужчин племени Ворона жен и дочерей. А здесь, в низовьях Юкона, приказчик Колмаков еще недавно крестил туземцев в огромном чугунном котле. После этого стали рассказывать сказки о том, как злой русский человек варил живьем детей Ворона. Загоскин невольно рассмеялся, вспомнив об этом.
— Меня зовут Ке-ли-лын. Так меня будут звать до смерти, я не хочу креститься. Пусть приходят длинноволосые люди, — я стану убивать их, как медведей…
— А меня?
— Ты обморозил себе щеки, беловолосый, — вместо ответа сказала индианка. — Я дам тебе гусиного жира… Куда ты идешь один? Где твой дом, жена, дети?
— У меня их нет…
— Потому ты и не боишься смерти! Мне нет дела — куда ты идешь. Я накормлю и обогрею тебя. Если ты останешься жив, вспомни меня… Как хорошо ты говоришь по-индейски!
Он сжал кулаки: в первый раз его жизнь зависит от женщины! Но сердце Загоскина радостно стучало. О и улыбнулся и вновь почувствовал, как от улыбки болят обмороженные щеки и веки.
Индианка придвинула к нему деревянную чашку с вареной рыбой. Он порылся в карманах и достал тряпицу со щепотью серой соли. Несмотря на голод, он старался есть медленно. Девушка не смотрела на него. Она подкладывала хворост в очаг, черные волосы ее свешивались почти до пола; от движений ловкого тела звенел бирюзовый панцирь на ее груди.
Загоскин насытился и вытащил из-за пазухи путевой дневник. Никто не знает, что случится с ним завтра! Он вышел из хижины определить широту и долготу местности. Скрюченные пальцы с трудом держали карандаш. Вернувшись, Загоскин спросил, как называется селение. Ке-ли-лын ответила: «Бобровый Дом». «Значит, где-то близко есть бобровые плотины», — подумал он и вдруг ощутил непреодолимую потребность уснуть. Устало взглянул он на пламя очага, и оно расплылось в его глазах. Он погружался в сладостный туман, веки смыкались так крепко, как будто Ке-ли-лын зашивала их золотой нитью. Пробудил его толчок в плечо.
— Скорее беги, беловолосый, — сказала индианка. — Торопись, или ты никогда не сможешь вспомнить обо мне.
Загоскин прислушался и различил вой собак и звуки победной охотничьей песни. Он быстро сообразил: люди племени Ворона скоро будут здесь. Они тащат на жердях добычу, мажут копья звериной кровью. Потом здесь начнется дележ… Он успеет уйти! Затеряться в зарослях мерзлых низкорослых ив у берега Квихпака.
