Маклай брызнул горящим спиртом на ступеньки. Спирт горел и на ступеньках.
Туй отбежал от крыльца. Обхватив сына за плечи, он крепко прижимал его к себе. Рот Туя был полуоткрыт, брови подняты. Он со свистом втягивал в себя воздух.
— Воду! Маклай жжет воду! — наконец выкрикнул он.
Лицо из коричневого стало серым. Раковины ожерелья подпрыгивали на груди.
Из-за деревьев выскочили папуасы.
— Воду! Маклай жжет воду! — без конца повторял Туй.
Люди смотрели не отрываясь на синеватое пламя. Спирт догорал. Длинный голубоватый язык вытянулся в последний раз и исчез.
Маклай стоял на крыльце и смеялся. Папуасы молчали.
— Всё! — сказал Маклай.— Вода сгорела. Теперь идите и не бойтесь.
Папуасы продолжали молчать. Первым опомнился Туй. Он облегченно вздохнул.
— Ты не сожжешь нам моря? — спросил он и приложил руку к сердцу.— Каарам-тамо, не жги нам моря! Все акулы выйдут тогда на берег, и все крокодилы выйдут тоже. И у нас не будет рыбы, и наши лодки разобьются о камни. Не жги моря, человек с луны!
— Я не буду жечь моря,— ответил торжественно Маклай.— Я не сделаю вам ничего плохого. Я ваш друг. Не бойтесь меня.
И он жестом пригласил папуасов подняться к нему на веранду.
Сейчас Туй сам протянул свою сумку Маклаю.
— Смотри,— сказал он.
В сумке и в самом деле была целая куча преинтересных вещей. И каменные ножи, и раковины, и скорлупки молодых кокосовых орехов, и заостренные с одного конца кости, и гвозди, когда-то подаренные Маклаем.
— Что ты делаешь с этим? — спросил Маклай и показал на раковину с острым краем.
— Я ем кокосы.
— А этим?
Туй повертел длинную скорлупку:
— Ем кокосы.
— А этим?
— Этим я разбиваю кокосы. Это очень хороший донган. Я его сделал из кости свиньи. А это шелюпа. Это кость кенгуру.
— А что ты делаешь шелюпой?
— Ем кокосы. Маклай засмеялся:
— А этим шилом ты тоже ешь кокосы? «Шилом» была длинная и острая кость. Туй отрицательно покачал головой.
— Вот,— сказал он и привлек поближе одного из папуасов.— Видишь, какая рана? Плохая рана. Черная рана. В ране мухи. Этим я вынимаю мух. В ране бывают колючки. Тогда я этим вынимаю колючки.
И Туй гордо посмотрел на Маклая.
Но Маклай уже не слушал его. Он внимательно осматривал страшную, гноящуюся рану папуаса. Под коленом была опухоль. Маклай легонько надавил ее. Папуас скрипнул зубами и задрожал.
— Ульсон! — крикнул Маклай.— Дайте мне карболовой воды и бинтов.
— Ты хочешь ему сделать новую кожу? — спросил Туй.— Новая кожа — это хорошо. Ауэ!
Маклай промыл рану и перевязал ее марлей.
— У кого еще есть раны? — спросил он.
Один из папуасов подтолкнул вперед своего сына. Мальчик упирался и отворачивался от Маклая. Ноги, искусанные насекомыми и исцарапанные о колючки, сочились гноем и кровью.
Мальчик закатывал глаза и жалобно хныкал.
Маклай потрепал его по голове и сунул ему в рот карамельку, случайно завалявшуюся у него в кармане. Желтенькая бумажка с надписью: «Лимонная. Жорж Борман» — слетела с крыльца и, покружившись, села на ветку куста. Мальчик сосал карамельку и следил за полетом бумажки, похожей на бабочку. Он успокоился. Забинтованным ногам сразу стало легче. Мальчик потянул отца за руку и улыбнулся. Отец громко засмеялся. Он положил руку на плечо Маклая и приблизил свое лицо вплотную к его лицу.
— Ауэ! Ауэ! — выкрикивал он.— Человек с луны делает хорошо! Человек с луны — хороший человек.
— Ауэ! Ауэ! — вторили ему и другие папуасы. Отец мальчика оглянулся вокруг. Потом вдруг
решительным жестом он снял с шеи ожерелье и быстро надел его на шею Маклаю.
Одобрительный гул прокатился по толпе папуасов.
— Поздравляю,— сказал сзади Ульсон.— Вот теперь и вы вроде папуаса.
Но Маклай не смеялся. Он смотрел в глаза папуаса и чувствовал, что смотрит в глаза друга.
Маклай зажег лампу. Струйка копоти потянулась вверх над маленьким красным язычком. Стекло шаталось из стороны в сторону и не попадало в гнездо горелки.
Маклай недовольно положил стекло на стол и вытянул руку вперед. Рука дрожала крупной непрерывной дрожью. Маклаю казалось, что она просто прыгает.
— Из-за этой лихорадки скоро ничего нельзя будет делать,— сердито проворчал Маклай.— А ну-ка, без глупостей! — Он снова взял стекло.— Да не дрожи же так! — скомандовал он сам себе.— Стекло должно быть надето, и я его надену.
И стекло, звякнув, стало на место. Огонек сразу сделался ровным и спокойным, и ночь — еще чернее.
Темные деревья как будто придвинулись к хижине.
Они положили свои ветки, как руки, на перила крыльца и заглянули на крохотную веранду.
«Ты все еще не сдаешься? — как будто спросили они.— Ты все еще борешься?»
— Ерунда!— опять пробормотал Маклай.— Лезет всякая ерунда в голову. Кажется, уже с деревьями начинаю разговаривать. Хорошая порция хинина — это будет куда полезней.
Маклай взял лампу и вошел в хижину. Лицом к стене на постели лежал больной Ульсон. Бой что-то выкрикивал в лихорадочном бреду. Маклай намочил в ведре тряпку и положил ее на лоб полинезийцу.
— Проклятая страна, проклятая страна! — говорил торопливо Ульсон, приподнимаясь на постели.— Я хочу в Мальме. Отпустите меня в Мальме. Я не хочу больше болеть лихорадкой. Я не хочу смотреть, как умирает Бой. Бой непременно умрет! Разве вы не видите? Тогда нас останется только двое. И нас тогда непременно съедят папуасы. Я не хочу, чтобы меня съели папуасы.
— Ульсон, возьмите себя в руки,— тихо проговорил Маклай.— Я знаю, что вы больны, но человек должен справляться и с болезнью. Хотите пить?
— Я не хочу этой теплой жижи. Дайте мне холодной воды. Я хочу холодной воды. Имеет же право больной человек выпить настоящей холодной воды!
— Я сейчас принесу из ручья. Смотрите, чтобы Бой не сбросил примочки с головы. Ему очень плохо.
— Он умрет. Я же говорю, что он умрет. И мы тоже все умрем и пойдем к чертям.
— Лежите смирно, Ульсон. Завтра вы проснетесь, и вам самому будет стыдно за ваше малодушие. И не кричите так громко. Рядом с вами тоже больной. Не забывайте этого.
Маклай берет ведро и идет к ручью. Он знает, что ручей недалеко, даже с крыльца слышен его шум и плеск, но сегодня путь к ручью кажется Маклаю бесконечным.
Ноги подгибаются сами. Пустое ведро кажется пудовой тяжестью.
Только бы не упасть!
Вода со звоном наполняет опрокинутое ведро. Лейся, вода, лейся!
