Сейчас здесь стою я, и вокруг меня снуют быстрые итальянцы и неспешные туристы, а некогда по этим улицам бродили весёлые ваганты и сумрачные сторонники Савонаролы, аристократы, владельцы родовых флорентийских башен и ремесленники, мастера, руками которых и создан этот великолепный город. Средневековое общество было очень неоднородно. Эпитет «мрачное» прилип к этому времени исключительно благодаря неутомимой деятельности таких теологов, как святой
Бенедикт или Папа Григорий I, считавший, что человеку совершенно ни к чему вся «тщета мирских знаний». В своих сочинениях он писал: «Какую пользу могут принести нам разъяснения грамматиков, которые способны скорее развратить нас, нежели наставить на путь истины? Чем могут помочь нам умствования философов Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля? Что дадут песни нечестивых – Гомера, Вергилия, Менандра – читающим их?» К счастью, в то время существовало и иное течение мысли, такое, например, как традиция Кассиодора, утверждавшая становление светской культуры в обществе.
Не будь этой традиции, не было бы и эпохи Возрождения. Не было бы и таких её подвижников-флорентийцев как Микеланджело, Леонардо да Винчи, Боттичелли, Гирландайо, Верроккьо, Данте, Боккаччо, Петрарка, Макиавелли, Галилей. И тысяч и тысяч других, известных широко и известных не очень.
Всякому туристу, оказавшемуся во Флоренции на день или два, я настоятельно рекомендую не тратить драгоценные часы пребывания здесь на толкучку у галерей Питти или Уффици, а просто подышать воздухом средневековой Флоренции, побродить по её мощёным улочкам и мостам, постоять на древних площадях и чаще смотреть вверх, в небо, туда, где смыкаются многовековые черепичные крыши. Обещаю, что вы никогда не забудете эту прогулку. А картины и скульптуры вы посмотрите потом, дома, для этого купите у местных книготорговцев альбомы о сокровищах флорентийских галерей и откройте их уже у себя на родине. А сейчас ходите пешком по древнему городу, впрочем, никак иначе по нему и невозможно передвигаться, разве что взять напрокат скутер или велосипед.
Нет другого места во всей Италии, где бы так близко сошлись две эпохи – средневековья и Возрождения, спорили друг с другом и перекликались, и ничто не мешало им слышать и видеть друг друга. Посмотрите на флорентийские коричневые башни: средневековые, они, ощетинившиеся изъеденной временем неровной каменной чешуёй, неприветливо рассматривают вас через вытянутые глубокие окна. Они просты и память сразу же захватывает их целиком. Возрожденческие башни уходят далеко в небо, их украшают керамические ожерелья и балконы, которые тянутся по всему их периметру и очень напоминают изящные кружевные воротники. Эти башни запомнишь не сразу, то слева, то справа выпадет из памяти какая-нибудь стрельчатая арка или лёгкий замысловатый декор. Интересны даже крыши: если внимательно на них посмотреть, то сравнительно легко угадать, какие трубы принадлежат средневековью, а какие – эпохе Возрождения. Такими же красноречивыми будут и фасады зданий, и дверные проёмы, и оконные ниши.
И обязательно поднимитесь на башню Джотто. Да, ротонда собора Дуомо несколько выше, но и с башни вы увидите всю Флоренцию с высоты птичьего полёта и сумеете досконально рассмотреть Собор Санта Мария дель Фиоре, а для этого стоит преодолеть четыреста с лишним крутых башенных ступенек, винтообразно уходящих на верхнюю, открытую площадку.
Собор Дуомо, притягивающий своим оранжевым куполом ваш взор со всех городских перспектив, вблизи кажется ещё более прекрасным и загадочным. Чем выше я забирался на башню и осматривал окружающее с её прямоугольных ярусов, расположенных один под другим, тем меньше верил в материальность того, что представало перед моими глазами. Разумеется, меня поражал и сам город, с нижних площадок наблюдаемый на уровне верхних этажей, потом крыш, затем башен и колоколен близлежащих базилик, но когда дома и колокольни стали едва различимы, всё моё внимание было отдано только ему – собору Дуомо. Собор сверху казался ещё интереснее, нежели с низу. С площади не видны были тончайшие кружевные узоры, венчающие крышу, искусный каменный декор стен, поразительные, словно живые, барельефы ризалитов, невидимые никем и соприкасающиеся только с небом. Лишь отсюда можно было увидеть то, что обычно называют флорентийской мозаикой. Она выполняется из крупных природных камней, вырезанных по контурам предметов и изображений. Всё это предстаёт перед вами впервые, но создаётся ощущение, что нечто подобное уже хранится в вашей памяти. В детских книжках про злых королей и прекрасных принцесс, в фильмах про отважных рыцарей и страшных чудовищ вы, возможно, уже видели похожие сказочные замки, ослепительный блеск резного мрамора, замысловатые готические узоры, странные ниши на высоте птичьего полёта и многочисленные лестницы с воздушными парапетами.
Я стоял на самом верху башни Джотто и любовался уже не только всей Флоренцией, но и дальними горами и долинами, слегка подёрнутыми прозрачной вуалью знойного августовского воздуха. Здесь, где до неба можно легко дотянуться рукой, отчего-то кажется, что все люди, какая бы им не досталась история, страна и религия, каким бы ни был их язык и обычаи, должны стремиться к такой же красоте и гармонии, так же раскрывать Божий дар своего таланта, присущего всем людям, но не всеми и не всегда правильно понятого, и пытаться достичь в нём такого же совершенства. И это будет тем общим делом, которое объединит всех нас.
Это достойно стать тем смыслом, ради которого стоит трудиться и стоит жить.
Я прибыл в Венецию вечером, когда последние солнечные лучи стекали малиновой акварелью с её башен и с дворцовых крыш прямо в воды Большого канала, устраивая там цветные дорожки на зелёной морской воде.
Взобравшись на дугу привокзального моста, я остановился и замер, погрузившись в чистое созерцание, полагаю, что с не меньшим отрешением от посторонних мыслей, чем то полагается настоящему последователю учения Будды.
Город выстроился передо мною разомкнутым полукругом, непосредственно по дуге обзора, так, что я мог видеть и дальние колокольни, и купола ближних базилик, и стены зданий, составляющие единое целое со своими водными отражениями, и висячие сады с цветущим плющом и виноградом, ниспадающим до самой воды. Состояние было такое, что впору было протереть глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Вертикальная подсветка, пока едва заметная, лишала здания объёма, и вся городская панорама казалась вырезанной из тонированной бумаги, наклеенной на огромный оранжевый плафон. И эта, подсвеченная спереди и сзади, аппликация жила, как полноценная городская среда, только лишь в отражениях Большого канала, рассыпаясь в нём мелкой чешуйчатой рябью, наполненной внутренним непрекращающимся движением, или вновь собираясь в сказочные дома, соборы и дворцы, устремлённые в оранжевое гаснущее небо, перевёрнутое отражением вверх тормашками и оттого находящееся прямо у меня под ногами.
