Никакого договора с работниками не заключалось, и вознаграждение зависело исключительно от усмотрения хозяина и от оценки им работы. Поэтому, когда работники были не середняками (более независимыми, имеющими еще достаточно своих оленей), а бедняками, то хозяйственные соотношения выливались зачастую в настоящую беззастенчивую эксплуатацию. Работник получал мало пищи, вел со своей семьей полуголодное существование, ходил в вытертой одежде, которая почти уже не грела. На его долю доставались иногда и побои.
Еще хуже было положение бедняков, достигших последней стадии разорения и совсем не имевших оленей. Если они не смогли попасть в постоянные работники к какому-нибудь богачу, они скитались от одного стойбища к другому, жили из милости, тяжело работали и систематически голодали.
Лютом и Теулин, ехавшие с нами, были такими «товарищами по стойбищу» кулака Теркенто, но сохранили еще остатки независимости – несколько собственных оленей, которые сейчас остались в горах со стадами Теркенто. Хозяином этих оленей считался Лютом.
В нашем караване едут также жена и маленькая дочка старшего брата Теулина. Дочка сидит с матерью на нарте с очень серьезным видом; к этой же нарте привязана маленькая собачонка, жалкое воплощение могущественной силы, которая должна охранять нас от злых духов.
Каждое утро начинается обычной ловлей оленей. Но теперь нарт много, из них делается громадный полукруг, в него загоняется около сотни оленей. Мы все участвуем в этом важном деле: чем быстрее будет окончена запряжка, тем скорее мы двинемся. Даже маленькая девочка – ей всего года четыре – становится в ряд и замахивается на оленей ремнем. Одна лишь собака уныло сидит у своей нарты и старается спрятаться от многочисленных копыт, снующих мимо.
С каждым днем олени устают все больше и больше. Уже с середины дневного перегона начинают падать упряжные олени, их заменяют свежими из стада. Потом в стаде остаются лишь одни неприрученные мясные олени, и приходится брать оленей из легковых нарт, а сами нарты связывают попарно. Люди понемногу приучаются идти пешком.
Легковой выезд, на котором я рассчитывал разъезжать к отдаленным утесам, мне приходится вскоре бросить: два оленя не в силах везти меня даже по дороге, накатанной караваном, а мне надо отъезжать в сторону по свежему снегу. Раз, когда мы с Перетолчиным отважились на такую поездку, нам пришлось самим вынести оленя из снега. Да, совершенно серьезно, бедный олень увяз в глубоком снегу, и нам пришлось протоптать ему дорогу и потом на руках вытащить его на твердый наст. После этого мы тотчас же вернулись на дорогу, я взял лыжи и отправился вдоль утесов пешком. А пустая нарта с трудом дотащилась до стана.
Мы поднимаемся по широкой долине речки Нетпнейвеем к подножию горной цепи, отделяющей Чаунскую губу от бассейна реки Раучуван (или «Большой бараньей»), впадающей в море западнее. Плоские холмы с обеих сторон покрыты блестящим белым покровом снега. Только отдельные черные утесы вдоль реки да узкая полоска кустов нарушают монотонную белизну. Даже животные здесь совсем белые: и куропатки, и зайцы, пока они сидят смирно, похожи на комочки снега. И только глаза и черные кончики ушей выдают зайца, когда он сидит между кустами и боязливо смотрит по сторонам.
Знаете, почему у полярного зайца черные кончики ушей? В юкагирской (одулской) сказке, записанной В. Иохельсоном на Колыме, рассказывается, как один коварный старик притворился мертвым. Старуха позвала зайцев на поминки, и, когда доверчивые зверьки собрались вокруг покойника и дверь избы была заперта, старик вдруг вскочил и бросился ловить зайцев. Зайцы стали выпрыгивать через трубу камелька и при этом испачкали себе кончики ушей.
Курицын очень пристрастился к охоте, уходит далеко от каравана и постоянно приносит на обед куропаток или зайцев, которые подпускают человека близко, потому что чукчи очень мало охотятся за ними.
25 марта мы все еще двигаемся по долине той же речки Нетпнейвеем, но чукчи говорят, что до стойбища Ионле недалеко. Сегодня они опять уезжают на двух легковых нартах: здесь где-то к востоку близко стойбище Рольтыгыргына, старшего брата (с нами младший, а хозяин нашего стада, хромой чукча, посетив нас возле Чауна, уехал вперед). И им обязательно надо съездить туда за каким-то делом. Обещая вернуться ночью, радостно уезжают через горы.
Но на следующее утро их еще нет, и в стане не видно никакого движения. Вероятно, это просто была уловка, чтобы дать оленям отдохнуть лишний день. Теулин и его жена спокойно сидят в своей яранге и на расспросы отвечают, что вряд ли сегодня удастся двинуться.
Только к вечеру с южных холмов скатываются нарты, и наши чукчи являются оживленные, довольные поездкой. Они выразительно рассказывают, что стойбище оказалось очень далеко и, подумайте только, пришлось ночевать на снегу. Это самое ужасное, что может сказать чукча о дороге. Но потом мы встретили Рольтыгыргына совсем недалеко, на той же речке, по которой мы шли, и перестали сочувствовать страданиям этой мифической ночевки.
Дневка мало помогла истощенным оленям Теркенто. Я с утра пошел на лыжах вдоль утесов другой стороны долины и мог видеть плачевное зрелище движения нашего каравана. Вскоре после выхода начали падать олени. Их отпрягали, запрягали новых, уставшие проходили несколько сотен метров и затем, совсем обессилевшие, ложились в снег. Скоро не хватило ни запасных, ни легковых; все люди уже привыкли идти пешком, и легковыми оленями пользовались для замены, но от них было мало толку; моя упряжка, например, сразу почти легла. Стали бросать одну за другой нарты с грузом. И с утесов было видно, как в разных местах стоят брошенные нарты и лежат группами уставшие олени.
Поэтому, когда в 11 километрах от ночлега нашли корм, тотчас же остановились. И это при крепком насте, лишь слегка прикрытом мягким снегом. Что же будет дальше, в горных долинах и в лесу на Малом и Большом Анюе, где снег рыхлый и глубокий?
На следующее утро пришлось прежде всего отправить за оставленными семью нартами лучших оленей Рольтыгыргына и потом двинуться дальше вверх по реке. Хотя стойбище Ионле, как говорят чукчи, и близко, но, очевидно, силы оленей будут быстро падать, и неизвестно, сможем ли мы довезти груз. Некоторые олени из оставленных вчера вечером с трудом дошли до ночевки.
Печально я иду на лыжах вдоль утесов, поглядывая на тянущийся по другому берегу караван, и размышляю о будущей нашей судьбе. Если Ионле не захочет дать оленей, то мы не только не пойдем на Большой Анюй, но даже и назад сможем выбраться, лишь пригнав сюда за грузом аэросани.
Но не успели мы пройти и полутора километров, как вдруг с утеса мне навстречу спускается Укукай с каким-то мальчиком. Оба они идут на чукотских лыжах – так называемых вороньих лапках, похожих на теннисную ракетку с решеткой из жил. На таких же, несколько больших, индейских лыжах ходят в Канаде. На них нельзя скользить по снегу, но хорошо подниматься в гору или ходить и работать в густом лесу.
