– Встань, – обратился он затем к пострадавшему. Но, увидев, что тело его изломано, а в глазах не перестал нарастать ужас испуга, голосом, в котором звенел металл, добавил: – Того, кто слабее меня, – я не убиваю, хоть и знаю, что ты шел по моим следам, чтобы узнать дорогу к поселку нашего племени.
И тут взгляд его упал на темное пятно возле лежащего на земле. С каждым ударом сердца оно становилось все гуще, все больше увеличиваясь в размерах. Подойдя ближе, юноша тем же ножом, что убил медведя, наклонившись, вспорол толстое сукно офицерского мундира и, когда раскрылась зияющая, рваная от когтей медведя рана чуть повыше левого соска, молча тем же ножом вырезал из своих кожаных штанов полоску, подобие бинта, перевязал раненого и взвалил его па плечо.
Хоть крепок был молодой воин, хоть мускулы его груди и рук говорили о большой силе, но после схватки с медведем, оставившим на его теле изрядные пометки, ему нелегко было идти со своей ношей.
Как долго пробыл он, раненный, в поселке чироков, теперь уже память потеряла счет. Но, наверное, столько, сколько потребовалось крепкого медвежьего бульона, который полностью помог восстановить его силы, зарубцевать раны, возродить затуманенное страхом сознание. Долго еще после того, как принес его молодой воин в поселок, мерещилась страшная разинутая пасть зверя, с острыми, как клинок ножа, белыми клыками.
В те дни и зародилось в нем теплое чувство к индейцам. Старый вождь видит в нем друга. Верит ему.
А он и в самом деле не раз отводил опасность от лагеря чироков. Но вот сын вождя, что у него на душе? Иной раз так и читается во взгляде – пришло, мол, время помериться силами. Ох и лют он к белым! Зато, к чести его надо сказать, он, как и каждый индеец, как на зверя не нападает со спины, не предупредив того об опасности, так и на человека не поднимет руку из-за угла. Только на равных, только лицом к лицу.
– И вот снова мы неравны, – шепчет лейтенант. – Ты еще молод, а я уже стар. Значит, снова не унизишь ты, сын вождя, своего достоинства, вступив в схватку с неравным.
К тому же, лейтенант это хорошо знает, ни один индеец не тронет белого, какие бы чувства ни питал к нему, если тот в лагере по доброй воле или даже пленный. Судьбой его может распорядиться только Совет Старейшин. Таков закон племени.
Весь день, с самого того часа, когда солнце, выглянув из-за горы, простерло свой ласковый лик над миром, лейтенант не переставал думать: нужно ли было ему приходить сюда с этой миссией, а если нет, то на чьей стороне была бы его совесть? И весь день ему не удавалось увидеть Сагамора, а когда последний солнечный луч, скользнув по земле золотом, стал уже блекнуть, он с тревогой в сердце посмотрел на опушку леса, где при свете костра должен будет встретиться с глазами, умеющими измерять глубину человеческой души.
В этот вечер месяц долго не выходил из-за гор. Первым приветствовал его появление старый, со сбившейся шерстью волк. Присев к земле и задрав морду прямо к светлому диску, он завыл сначала неуверенно, дрожаще, одиноко, а когда услышал, как к его призыву стали присоединяться голоса серых братьев, осмелел. И вот уже ненавистью, угрозой, настоящей песней смерти заполнился воздух:
– А-му-им… а-му-им…
Льдом сковывает сердца жителей чащ этот призыв к охоте, проникает в молчаливый, заполненный духами лес. Они тоже сначала несмело, почти неслышно, но с каждой минутой все настойчивее дают о себе знать. Вот раздался какой-то хохот, зашепталось что-то, застрекотало, резко треснуло, и опять пронеслось волчье:
– А-му-им… а-му-им…
И хоть нет ни малейшего ветерка, деревья медленно колышутся, скрещиваясь ветвями, да вершины пихт выгибаются дугой.
Леса живут ночью.
Жизнью готовящихся ко сну людей после заполненного трудами дня живет и индейская деревушка, расположившаяся широким веером типи по берегу реки, в которой каждую ночь любуется месяц своим отражением. Высоко над деревушкой поднялся и рассеялся среди деревьев дымок, уносящий с собою тепло незатейливых жилищ и запахи пищи, приготовляемой индейскими женщинами.
В кругу света, как и вчера, в том же порядке расположились вождь с сыном и их гость – белый воин.
– Скоро уже, очень скоро, – говорит старик, продолжая, как видно, давно начатую беседу, – меня уже не будет с вами – я исполню Танец Умерших на Полночном Небе. Пусть мой сын, который по обычаям наших отцов займет место вождя, и мой белый брат широко откроют уши на мои слова, наполненные делами моей жизни, историей побед и поражений племени чироков.
Взор старого вождя медленно скользнул по темным стволам деревьев, задержался на укрытых мраком типи и остановился на белом воине.
– Местность эта никогда не знала войн, – продолжал он, укрывшись поплотнее оленьей шкурой, – правда, легенда рассказывает, что когда-то очень давно над водами этой реки жили два враждующих между собой племени. Дух смерти постоянно собирал здесь щедрые урожаи. Дорога усопших была переполнена. Наконец Доброму Духу Ма-ун-Ля надоели раздоры, и он, запылав гневом, послал на территорию враждующих племен огромную птицу, которая ударами крыльев привлекла черные, как вороново крыло, тучи.
День стал ночью. Прилетевшие птицы-громы начали метать огненные копья на землю, пропитанную человеческой кровью. Запылала старая чаща. Огромные смоляные слезы скатывались по раскаленным стволам деревьев, как будто, умирая, они оплакивали свою и людей судьбу.
Но Дух Ма-ун-Ля не хотел полного уничтожения жизни. Он разогнал тучи. Потоки воды упали на пылающий лес. От жара огня и потоков воды со страшным грохотом стали раскалываться скалы и огромными глыбами разлетаться в стороны. Испугались вожди враждующих племен: «Это наша ненависть друг к другу – причина гнева Доброго Духа. Мы вызвали его гнев. Мы должны и умиротворить его». Сквозь огненные громы, которые ослепляли им глаза, и ливень, заливавший лицо, помчались вожди через развороченные скалы и выкорчеванные бурей стволы деревьев навстречу друг другу, добрались до реки, бросились в ее волны. Смыла река с их тел пестрые воинственные краски и увидела, как, обменявшись в знак дружбы поясами, протянули они друг другу руки.
Прояснилось небо. Улетели птицы-громы, и солнце вновь осветило землю своими животворными лучами. С тех пор и называется эта река Рекой Покоя. Долгое время не проливалось на ее берегах человеческой крови, а окрестные леса не слышали военных кличей. Много лет назад поселилось здесь мое племя и жило спокойно. Но Дух Скорби всегда кружится около людей. Пришли сюда бледнолицые. Построили свои жилища, обнесли их высокими заборами и открыли дорогу смерти.
Сагамор задумался, прислушиваясь к чему-то или всматриваясь во что-то, видимое только ему. Набежавший издалека ветерок пробудил ото сна деревья. Заколыхались они, зашептались о чем-то, словно хотели подсказать старику, что стерлось в его памяти годами.
– Слова мои воскрешают далекие времена, – продолжал старик, выходя из задумчивости, – ты, наверное, знаешь, мой белый брат, что река Теннесси принадлежала индейцам племени чироков. Они переселились сюда из Края Зеленого Камыша [5] после великой битвы с кавалерией генерала Балди Аллитера. Знакома тебе, конечно, и горная цепь Аппалачей, ощетинившихся своими вершинами и стремящихся, словно встревоженное стадо оленей, умчаться далеко на север. Вершины их и по сей день господствуют над почти пустынной местностью, наполняя страхом сердца смельчаков, которых странствия завели в эти места. Названия свои эти вершины берут либо от формы своей, либо рождаются легендами. Есть «Красные Галки», есть «Змеиная Вершина», «Скала Орел», «Вершина Смелого Сокола», «Поющая Скала», но наивысшая из всех – «Гора Грома».
Прижавшись к подножию этих горных великанов, извивается река Теннесси. Пронеся свои воды сквозь озеро Викидикивик в северо-западном его краю, она минует зеленые поля Алабамы, пересекает штат Теннесси и в Краю Зеленого Камыша, слившись с рекой Огайо, впадает в Миссисипи.
