Наступил вечер, а мы все еще не достигли края леса. Пришлось для ночлега разбить лагерь на самой опушке. В былые времена медленное движение каравана из-за еле бредущего стада раздражало бы меня, но теперь оно мне даже нравилось, так как тем самым мне предоставлялась для подготовки побега дополнительная отсрочка.
Естественно, я ожидал сигнала мальчишки-мимбренхо, но он прозвучал только тогда, когда мы уже поели и меня снова запеленали в одеяло. Стало быть, бежать сегодня я не мог, но меня здорово успокаивало то обстоятельство, что помощник находится рядом и готов исполнять мои распоряжения. На слух я определил, что он рискнул подойти очень близко; это удалось ему только потому, что лес хорошо скрывал все его передвижения.
Утром мы снова отправились в путь. Вождю, кажется, наскучила эта тягомотина со стадом; он решился скакать вперед, а на месте будущего ночлега подождать отставших. С собой он взял половину своих воинов и, конечно, прихватил меня вместе со сторожами. Это перевернуло все мои планы. Мимбренхо мог лишь медленно передвигаться за стадом, но не за отрядом всадников; значит, на место стоянки он подоспеет после нас, последним, и можно было предусмотреть, что к тому времени я опять буду закутан в это надоевшее одеяло. Я стану тогда беспомощнее ребенка и не смогу даже думать о побеге.
Как я предполагал, так и случилось! К полудню лес кончился, и мы скакали то по траве, то по голой земле, пока не остановились на несколько часов, чтобы отдохнуть и перекусить. Мне освободили руки. Значит, я мог бы вытащить нож и перерезать веревки на ногах, а потом убежать. Но далеко ли я бы ушел! А если вскочить на лошадь? Тоже не получится. Они паслись на свободе, разойдясь по полянке. Ближайшая из них была так далеко, что мне вряд ли бы удалось ее схватить; к тому же позади оставались хорошо вооруженные краснокожие, а у меня был только нож, кроме того, я не был уверен, что поймаю самую быструю лошадь. Нет, пришлось отказаться от попытки, которая могла привести лишь к моей гибели.
После обеда мы продолжили путь по точно такой же местности, а потом остановились на обширной травянистой лужайке. Так как провизии с собой индейцы взяли достаточно, то опять принялись за еду; потом меня завернули в одеяло. Все происходило так же, как и вчера, лишь мимбренхо не осмелился подойти близко к лагерю по открытой равнине.
Только стемнело, пригнали стадо. Вскоре после этого я услышал троекратное кваканье травяной лягушки, причем на удалении не больше трехсот шагов. Так близко парень мог находиться лишь в темноте; поутру, еще прежде, чем займется день, ему придется где-либо спрятаться, чтобы его не заметили. Бедняга жертвовал своим сном, но мне от этого было не легче.
Ничего не изменилось ни на следующий, ни на четвертый день пути. Если случался подходящий момент, то рядом не было мимбренхо, а когда он подавал знак, возможность для побега исчезала. Зато пятый день должен был стать для меня более счастливым.
С самого утра мы ехали по скалистым холмам, узким долинам и мрачным ущельям. Здесь разделиться было нельзя, потому что пришлось удвоить число погонщиков. У меня возникла уверенность, что сегодня все решится. На обеденном отдыхе меня еще никогда не пеленали в одеяло, а лесная местность позволяла моему помощнику держаться так близко, как я того желал.
Незадолго до того момента, как солнце достигло зенита, мы оказались в сыром, извилистом ущелье, из которого мы внезапно вышли на зеленый луг, окаймленный кустарником. Скот невозможно было удержать; животные вырвались из теснины на зеленую лужайку и в течение нескольких мгновений рассыпались во всю ее ширь, так что всадникам стоило большого труда снова собрать стадо.
Вождь тут же отдал моим сторожам приказ отвязать меня от лошади и положить на землю. Сами они уселись рядом со мной. Так мы образовали центр походного лагеря, оказавшийся так близко к выходу из ущелья, что я мог бы добежать до него за какие-нибудь пять минут.
Судя по распоряжениям, которые отдавал вождь, я понял, что дальше он двигаться сегодня не желает. Похищенный скот так был изнурен четырехдневным маршем, что ему надо было дать отдохнуть по меньшей мере до утра, иначе он бы не вынес дальнейшего пути. В связи с длительным отдыхом были разбиты палатки, чего не случалось в предыдущие дни. Пока выполнялась эта работа и шли другие приготовления, вождь приблизился ко мне и уселся напротив. Как раз в то время, когда он занял место, раздалось кваканье травяной лягушки, на что ни один из индейцев не обратил внимания.
Большой Рот закинул одну ногу на другую, скрестил руки на груди и остановил свой колючий взгляд на моем лице. По нему было видно, что теперь он хочет говорить, тогда как до сих пор он не удостаивал меня своим вниманием. Пятеро сторожей смотрели в землю; они не глядели ни на него, ни на меня; это было почтительное ожидание момента, когда их предводитель, хотя бы на словах, померится силами с Олд Шеттерхэндом. Упрямое молчание только усугубило бы мое положение, поскольку неуместная в моем положении гордость обернулась бы глупостью и, наконец, потому, что мой характер не позволял выносить нападки этого человека, хотя бы и словесные, я решил противостоять ему. Начал он с прямо-таки неостроумного вопроса:
— Ты бледнолицый?
— Да, — ответил я. — Или твои глаза так плохо видят, что принимают меня за индейца?
Он продолжал, игнорируя мой вопрос:
— И ты называешь себя Олд Шеттерхэнд?
— Не я так себя назвал — это имя мне дали знаменитые бледнолицые и краснокожие воины и вожди.
— Зря они это сделали. Твое имя ложно. Твои руки связаны; они не могут раздавить даже червя, даже жука — куда уж им до человека. Вот, посмотри, как я тебя боюсь!
Сказав эти слова, он плюнул в меня. Я равнодушно ответил:
— Пусть мое имя ложно, но твое-то, по всей вероятности, полностью правдиво. Ты зовешься «Большой Рот», и он у тебя в самом деле громадный: другого такого и не найдешь. Но я на твоем месте не гордился бы этим. Плевать в связанного по рукам и ногам пленника — не геройство, потому что обиженный не может отомстить. Прояви лучше подлинное мужество: развяжи меня и сразись со мной! Тогда и станет ясно, кто кого побьет — ты меня или я тебя!
— Молчи, — загремел он. — Ты подобен лягушке, которая кричит позади тебя. Ее кваканье достойно только презрения.
Как раз в это время раздался второй крик лягушки. Слова вождя дали мне возможность открыто посмотреть в сторону выхода из ущелья, не опасаясь вызвать подозрение у моих сторожей. Крик прозвучал так близко, что мне показалось, будто мой маленький мимбренхо притаился за ближайшей выступающей скалой. Я еще выше поднял голову, чтобы показать ему, что я гляжу в его сторону, и в самом деле увидел маленькую смуглую детскую ручку, которая на один только миг высунулась из-за края скалы и тут же скрылась опять. Кто не знал о спрятавшемся за скалой, не мог, конечно, заметить эту руку.
