Дориан снова взмахнул палкой, Заян заорал, как ужаленный скорпионом, и потерял равновесие. Кувыркаясь, он покатился по лестнице, приземлилился и, громко всхлипывая, пополз в сторону.
Лицо неверного превратилось в страшную алую маску ярости, светло-зеленые глаза сверкали, и он высоко поднимал бамбук обеими руками. Заян встал и в струе алых брызг выплюнул сломанный зуб.
Он хотел бежать, но что-то в его правой ноге сломалось, и он вприпрыжку заковылял по лужайке вслед за убегающим Абубакером.
Дориан бросил бамбук и позволил мальчикам удрать. Сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и взять себя в руки, потом вспомнил о девочке. И побежал по лестнице.
Ясмини все еще сидела под парапетом. Она вся дрожала и всхлипывала; мокрую обезьянку она прижимала к груди.
— Ты ранена, Ясмини? Они сделали тебе больно?
Она отрицательно покачала головой и молча протянула ему Шайтанку. Шерсть промокла и прилипла к телу, поэтому обезьянка казалась вдвое меньше обычного, как будто с нее содрали шкуру.
— Ее рука, — прошептала Ясмини. — Она сломана.
Дориан осторожно взял пальцами свисающую лапу, и Шайтанка застонала, но не сопротивлялась. Большими доверчивыми глазами она смотрела на Дориана. Дориан пытался вспомнить, что делал доктор Рейнольдс, когда матрос на «Серафиме» упал с мачты, а у другого рука попала во вращающиеся спицы кабестана.
Он осторожно распрямил лапу Шайтанки, с помощью куска бамбука закрепил ее в таком положении и перевязал полоской, оторванной от кефии.
— Я должен отнести ее к Бен-Абраму, — сказал он Ясмини и взял маленькое тело на руки.
— Хотела бы я пойти с тобой, — прошептала она, зная, что это невозможно, и Дориан не потрудился ответить. Из полы своего одеяния он сделал для Шайтанки носилки.
Ясмини дошла с ним до ворот зенана и стояла, глядя, как он уходит по дороге между пальмами в город. Через полмили Дориан поравнялся с одним из конюхов принца. Тот вел несколько лошадей.
— Мустафа! — крикнул он. — Подбрось меня до гавани.
Мустафа посадил его на спину лошади, и они проскакали по узким улицам города к самому берегу моря.
Бен-Абрам работал в лазарете у пристани. Он вышел из маленькой боковой комнаты, соскребая с рук кровь, и удивленно посмотрел на Дориана и Шайтанку.
— Я принес тебе больную, отец, — сказал Дориан. — Она очень нуждается в твоей помощи.
— А она меня не укусит?
Бен-Абрам опасливо посмотрел на обезьянку.
— Не бойся. Шайтанка знает, что может доверять тебе.
— Вправление костей — искусство, восходящее к древности, — заметил Бен-Абрам, внимательно разглядывая лапу, — но сомневаюсь, что у кого-нибудь из моих предшественников был такой пациент.
Закрепив наконец лапу на дощечке и перевязав ее, Бен-Абрам дал Шайтанке опия, и обезьянка всю обратную дорогу до зенана спала на руках у Дориана.
Ясмини ждала их за воротами. Она взяла из рук Дориана спящую обезьянку и нежно понесла в жилые помещения. Там они застали Тахи в большом волнении.
— Что ты наделал, глупый мальчишка? — набросилась она на Дориана, едва он переступил порог. — Весь зенан в смятении. Здесь был Куш. Он так сердился, что едва мог говорить. Правда ли, что Шайтанка укусила Заяна аль-Дина, а ты сломал ему зуб и разбил нос и что кость в его ноге тоже сломана? Куш говорит, что Заян на всю жизнь останется калекой, не сможет ходить как все.
— Ногу он сломал сам, по своей вине.
Дориан нисколько не раскаивался и держался вызывающе, и Тахи схватила его и прижала к своей пышной груди. Она громко разрыдалась.
— Ты сам не знаешь, какую опасность навлек на свою голову, — причитала она. — Отныне мы всегда должны быть настороже. Всегда запирай дверь в спальню!
Она перечислила множество предосторожностей, которые следовало соблюдать из опасения, что Куш и Заян аль-Дин отомстят.
— Аллах знает, что подумает об этом принц, когда вернется из Маската, — мрачно закончила она свою тираду.
Дориан и Ясмини оставили ее на кухне причитать и воображать ужасы и отнесли Шайтанку в спальню Дориана.
Уложили обезьянку на тюфяк и сели рядом.
Оба молчали, но скоро Ясмини поникла, как увядающий цветок, и уснула, припав к плечу Дориана. Он обнял ее за плечи, и много позже Тахи застала их спящими в объятиях друг друга. Она склонилась к этой паре и посмотрела им в лица.
— Они так прекрасны вместе, так молоды и невинны. Какая жалость, что это невозможно. У них могли бы быть рыжеволосые дети, — прошептала она, подняла Ясмини на руки и отнесла в роскошную квартиру ее матери у главных ворот, где передала девочку одной из нянек.
На следующее утро ни свет ни заря Куш пришел снова с угрозами и бранью. Тем не менее было очевидно, что он не станет нарушать строжайший приказ аль-Алламы и Бен-Абрама и не причинит Дориану никакого заметного вреда, но злоба окутывала его, как аура зла. У двери он оглянулся на Дориана; его лицо было искажено ненавистью.
— Если Аллах добр, скоро настанет день, когда ты больше не станешь тревожить меня в зенане.
Атмосфера была насыщена враждебностью к Дориану, как воздух электричеством во время летней грозы. Другие дети, за исключением Ясмини, сторонились его. Увидев Дориана, они прекращали свои шумные игры и хихикая разбегались. Женщины закрывали лица и подбирали платья, словно прикосновение к Дориану могло испачкать их.
Три дня спустя, возвращаясь с урока у аль-Алламы, Дориан встретил у ворот Заяна. Заян сидел с Абубакером и еще тремя своими прихлебателями и льстецами. Они пожирали сласти с большого блюда, но, как только появился Дориан, замолчали и с тревогой наблюдали за ним. Нос у Заяна еще не зажил, а на верхней губе чернел струп. Под глазами темные круги, темнее смуглой от природы кожи. Правая нога перевязана. «Может, он правда будет хромать всю жизнь», — подумал Дориан. Он в упор смотрел на Заяна. Тот не смог выдержать холодный взгляд зеленых глаз и отвернулся. Сказал что-то Абубакеру. И оба мальчика нервно захихикали.
Дориан прошел мимо них. Чем дальше он отходил, тем смелее становился Заян.
— Кожа белая, как гной, — сказал он, и воздух со свистом вырвался сквозь дыру на месте зуба.
— А глаза зеленые, как свиная моча, — подхватил Абубакер.
— Только тот, кто ее пьет, так хорошо знает, какого она цвета, — громко сказал Дориан, не оглядываясь.
На протяжении следующих недель ощущение враждебности постепенно ослабевало. Хотя Дориан стал в зенане парией, остальные просто не обращали на него внимания. Даже Заян и Абубакер больше не реагировали на его присутствие, но вели себя при встречах с подчеркнуто преувеличенной небрежностью. Заян все хромал, и со временем стало ясно, что ноге причинен непоправимый ущерб.
