Заян встал.
— Да будет на тебе благословение Аллаха, Великий, ибо ты милосерден. Моя любовь к тебе будет подобна могучей реке, которая течет вечно.
Продолжая кланяться, изъявляя свою верность и любовь, Заян пятясь прошел через весь тронный зал, потом повернулся, протолкался сквозь ряды придворных и вышел за высокие резные двери.
После триумфального вступления армии в Маскат новый калиф десять дней праздновал свое восшествие на трон в залах дворца и на улицах города. Праздник кончился за неделю до Рамадана. Большинство воинов пустыни вернулись в свои поселки в маленьких оазисах, разбросанных по всему Оману, потому что были жителями пустыни и в городских стенах чувствовали себя неловко и непривычно. Они поклялись в верности аль-Малику и уехали на своих верблюдах, увозя добычу, захваченную при разгроме турецкой армии.
Те, кто остался, присоединились к празднеству горожан; в городе на каждом рынке и на каждой площади жарили на кострах туши верблюдов и баранов. Гремели рога, били барабаны, мужчины танцевали на улицах, а закутанные женщины смотрели на них с террас вторых этажей.
Новый калиф прошел во главе процессии по запруженным народом улицам, каждые несколько шагов останавливаясь, чтобы обнять воинов, сражавшихся в его армии. Воины восторженно кричали, стреляли в воздух и припадали к его ногам.
Далеко за полночь вернулся калиф в свой дворец, и шейх аль-Салил был с ним неотлучно весь этот день.
— Побудь со мной еще немного, — приказал калиф, когда они подошли к дверям его опочивальни. Он взял Дориана за руку и через опочивальню провел на высокий балкон, выходящий на море и улицы города. До них отчетливо доносились музыка и крики пирующих; пламя костров отражалось от стен и освещало танцующих.
— Я должен объяснить тебе, почему простил Заяна аль-Дина, — сказал наконец калиф.
— Ты ничего не должен, великий, — ответил Дориан. — Это я должен тебе.
— Заян заслужил более строгое наказание. Он изменник, и я знаю, как он обошелся с твоими товарищами в проходе Пестрой Газели.
— Дело не в моих товарищах, — ответил Дориан, — а в том, как он поступил с собой. И меня охватывает гнев оттого, что однажды он снова так поступит.
— Ты думаешь, его раскаяние ложно?
— Он жаждет Слонового Трона, — сказал Дориан. — Я был бы счастливее, если бы ты пригрел на груди скорпиона и положил к себе в постель кобру.
Калиф печально вздохнул.
— Он мой старший сын. Я не могу начинать правление с убийства. Но я подверг тебя серьезной опасности, ибо его ненависть неугасима.
— Я способен постоять за себя, отец.
— Ты это доказал. — Калиф негромко рассмеялся. — Но поговорим о другом. У меня для тебя есть еще одно дело, трудное и опасное.
— Только прикажи, повелитель.
— Торговля с Африкой наиболее важна для нашего народа. Мы, когда-то бедные кочевники, становимся народом мореплавателей и купцов.
— Я это понимаю, отец.
— Сегодня прибыл посланец султана Занзибара. Возникла новая серьезная угроза нашей африканской торговле, под вопросом само существование наших торговых крепостей на Занзибаре и Ламу.
— Как это возможно?
— Шайка разбойников грабит наши караваны на пути между Берегом Лихорадок и Большими озерами. Наша африканская торговля в опасности.
— И племена черных восстают? — спросил Дориан.
— Возможно. Мы точно знаем, что среди разбойников есть черные, но, по слухам, верховодят там неверные франки.
— Из какой страны? — спросил Дориан.
Калиф пожал плечами.
— Неизвестно. Известно лишь, что они безжалостно нападают на наши невольничьи караваны. Мы потеряли почти весь годовой доход от торговли рабами наряду с огромным количеством слоновой кости и золота из глубины материка.
— Что я должен сделать? — спросил Дориан.
— Я дам тебе фирман, наделяющий тебя полномочиями, звание командующего моей армией и столько бойцов, сколько потребуется. Тысячу, две? Я хочу, чтобы ты отплыл на юг в Ламу, пересек пролив, двинулся в глубь материка и положил конец этому бедствию.
— Когда я должен выступить?
— Ты отплывешь с новой луной в конце праздника Рамадан.
Флотилия шейха аль-Салила, Обнаженного Меча, бросила якорь у берегов острова Ламу в полнолуние. Она состояла из семи больших морских дау с армией из тысячи двухсот воинов халифата.
Дориан на рассвете сошел на берег, чтобы представиться губернатору, предъявить свой фирман и начать подготовку к размещению и снабжению своей армии. Его людям нужны квартиры на берегу, где они могли бы отдохнуть от долгого плавания, нужны свежие продукты и вьючные животные.
Верблюды пустыни долго не проживут на пагубно жарком побережье; не выдержат и лошади с севера.
Дориану нужны были животные, выросшие здесь и невосприимчивые к африканским болезням.
Потребовалось три дня, чтобы переправить людей и груз на берег, и большую часть этого времени Дориан провел на пристани или во вновь разбитом лагере над берегом. Вечером третьего дня он возвращался по улицам города в сопровождении Батулы и троих своих военачальников. Они уже почти дошли до ворот крепости, когда Дориан услышал свое детское имя. Кто-то позвал:
— Аль-Амхара!
Дориан обернулся: он узнал этот голос, хотя много лет его не слышал, и увидел закутанную женщину, которая стояла в дверях старой мечети на другой стороне узкой улицы.
— Тахи? Это ты, матушка?
— Хвала Аллаху, дитя мое. Я думала, ты меня не вспомнишь.
Дориану хотелось броситься к ней и обнять, но, поступи он так в общественном месте, это было бы серьезным нарушением приличий и этикета.
— Оставайся здесь, за тобой придут и приведут ко мне, — сказал он и пошел дальше.
Он послал Батулу за Тахи и попросил провести ее через ворота крепости в крыло, которое губернатор предоставил в его распоряжение.
Едва Тахи переступила порог, она отбросила чадру и кинулась к Дориану, плача навзрыд.
— Мой маленький мальчик, мой малыш, каким же высоким ты вырос! Борода и свирепые глаза, как у ястреба, но я узнала бы тебя где угодно. Ты стал великим человеком и к тому же шейхом!
Дориан рассмеялся, обнял ее и стал гладить по волосам.
— Я вижу здесь серебро, матушка. Но ты по-прежнему прекрасна.
— Я старуха, но твои объятия снова делают меня молодой.
— Садись.
Он провел ее к груде ковров на террасе, потом послал раба за шербетом и тарелкой инжира в меду.
— Я столько хочу от тебя услышать. — Она погладила его бороду. — Мое прекрасное дитя стало прекрасным мужчиной. Расскажи обо всем, что с тобой было после Ламу.
